Старуха сидела в постели и смотрела в открытое окно рядом с кроватью. Она не оглянулась, когда Минна вошла, и повернула голову, только почувствовав, как ей на колени опустился поднос. Ханна с раздражением поглядела на плошку с овсяной кашей и кружку горячего молока.
Прохладный ветерок принес с улицы ароматы сырой земли и летней листвы, почти перебив царствовавшие в комнате запахи болезни и ветхости. По сетке на окне блуждали насекомые. Минна прислушалась к звукам ночного леса, окликам живых созданий, пению лягушек и сверчков.
Ханна скривилась, попробовала ложку каши и сделала глоток молока. Потом резко поставила кружку на поднос и помотала головой.
– Нет, – сказала она, отмахиваясь от еды. – Я не могу уснуть! Не одно, так другое. Сначала этот гром, от него у меня болела голова, а теперь это! Слишком уж тихо.
Минна натянуто улыбнулась.
– Тихо? Со всей-то этой суетой? Вы просто послушайте сверчков, выпейте немного молока – я добавила в него мед – и уснете как дитя.
– Хфф, – пробурчала старуха. – Скорее уж как покойник!
Она сделала еще несколько глотков молока, потом опустила чашку и развернулась в постели, чтобы снова выглянуть в окно.
– Смотрите, чтобы он не упал, – окликнула ее Минна и показала на поднос, который опасно накренился на сторону. Потом она вышла из комнаты, снова склонив голову на пороге.
Ей нужно было помыть посуду. В крошечном домике не было проточной воды, так что Минна взяла висящее рядом с рукомойником ведро и вышла наружу, к колонке. Схватившись за ручку, принялась энергично ее качать. Руки женщины были сильными, как у мужчины. По небу у нее над головой пронеслась падающая звезда.
Из дома донесся грохот разбитой посуды. Ну конечно! Выругавшись про себя, Минна поспешила в спальню.
Осколки разбитой плошки поблескивали в луже каши. Перевернутая кружка лежала на половике. Минна отметила все это прежде, чем увидела Ханну, наполовину выпавшую из кровати. Губы старухи растянулись в гримасе, глаза выпучились, скрюченные пальцы хватались за горло. Из разинутого рта донесся последний предсмертный хрип.
Минна была сильной девушкой, ей уже доводилось видеть смерть. Она не закричала. Она схватила Ханну за плечи, потрясла ее, похлопала по бледному помертвевшему лицу, поискала сердцебиение. Все напрасно.
– Милосердный Господь, – прошептала она, – в бесконечной доброте своей прими душу сестры Ханны. Аминь.
Потом женщина аккуратно уложила покойницу на кровати, накинула ей на лицо одеяло и наклонилась, чтобы убрать осколки и пролитые еду и молоко. Она закричала, только когда подняла чашку. На половике извивалось крошечное белое существо не толще детского пальца.
* * *
Три часа утра. Здание спит. Снаружи в темноте стучит по асфальту холодный дождь. Фонарь на углу отражается в маслянистой луже. Далекие столбы скрываются в тумане.
В слабо освещенном подъезде никого нет. Босиком, в мешковатых штанах и рубашке, с небольшой сумкой инструментов в руках Старик крадется по лестнице в подвал. Перед ним открывается лабиринт коридора: в углах лампочки в металлических сетках, потолок нависает всего в футе над головой, как будто придавленный тяжестью здания. Откуда-то доносится гудение громадных механизмов.
Старик вытащил вставную челюсть, его губы безвольно обвисают. Бетонный пол холодит ноги. Он торопливо крадется мимо серо-стальных дверей в прачечную, кладовую и комнатку, где управдом хранит швабры и ведра. Вот, наконец, и дверь с надписью «Не входить». Старик нетерпеливо сует в скважину самодельный ключ и поворачивает его. Дверь распахивается.
За ней темно; механический гул становится громче. Старик протягивает внутрь руку и включает свет. Внизу у основания железной лестницы стоит громадный агрегат.
Топка. Она заполняет комнату как чудовищное металлическое дерево, путаница труб поднимается из ее сердца и расползается по потолку как ветви.
Закрыв за собой дверь, Старик сбегает по ступеням, склоняется перед ней как в молитве и вываливает вещи из сумки. На пол выпадают отвертка, потом гаечный ключ и плотные асбестовые перчатки.
Чтобы снять стальную пластину на металлическом боку, нужна всего минута. Внутри ровным синим светом горит газ; рев пламени напоминает шум водопада. Сейчас горелки работают не в полную силу, – на улице лето, и топка греет только воду для жильцов, – но температура все равно невероятно высока. Когда Старик откладывает в сторону металлический прямоугольник, лицо ему обжигает волна раскаленного воздуха. В свете газа черные полосы на его коже кажутся солнечными лучами.
Отступив туда, где не так жарко, он достает из кармана обломок голубого мелка и начинает торопливо выводить на полу круги, потом круги в кругах. Рисунок выходит грубым – ничего похожего на каббалистическую звезду или тетраграмматон. У него есть глаза, язык и когти. Он напоминает какое-то животное, что-то первобытное, похожее на змею, что свернулась, прикусив собственный хвост.
Рисунок готов. Старик поднимается по ступеням и выключает свет. Теперь подвал освещает только сияющая драконьим пламенем пасть печи.
Старик останавливается на самой границе рисунка, снимает просторную рубашку и мешковатые штаны и голышом вступает в круг; у него мягкое розовое тельце, безволосое, как у младенца. Он закрывает глаза, глубоко вздыхает и начинает танец.
Поначалу двигается неуклюже, потом все увереннее. Внезапно раскидывает руки и начинает прыгать с ноги на ногу во все более сложном ритме. Из беззубого рта вырываются негромкие восторженные хрипы и череда бессвязных слов.
– Да'могу… рийя могу… рийя даэ…
Старик все танцует и танцует, крепко зажмурив глаза, пальцы рисуют у него над головой древние фигуры. Ноги и пальцы двигаются все быстрее, поток слов становится непрерывным. На покрытом потом теле пляшут жутковатые отблески мерцающих синих огней. Старик кланяется, подскакивает, кружится сначала по-девчоночьи, но все быстрее и быстрее, и вот уже вертится дервишем, его крошечный сморщенный член подскакивает, полная грудь оседает и трясется, как у женщины. Хрипы становятся все громче, превращаются в завывание, потом в пронзительный вопль.
– Рийя могу… давула… ДА'ФАЭ!
И с последним криком все кончено. Его посещает видение. Старик без сил опускается на пол и ложится навзничь, головой в центр круга; тело все еще дрожит, руки подергиваются после танца. Он открывает глаза и смотрит на пламя, но видит куда больше. Он видит все, что нужно.
Дхол наконец прибыл. Он уже на месте.
И он свободен.
Шестнадцатое июля
Солнышко сегодня греет, небо голубое, облака кучерявые, дует приятный летний ветерок – все в таком духе. В подобные дни людям положено радоваться жизни. Было бы идеально, если бы не насекомые.
Проснулся довольно рано. Над лужайкой летают бабочки, кошки играют в догонялки. Бвада так и не вернулась, что только к лучшему. Сарр ремонтирует крышу амбара и сбивает с карнизов клубки гусениц, Дебора пропалывает сад, подрезает розовые кусты и развешивает белье на просушку. Сельские жители всегда находят себе занятие.
