Я устроился поудобнее возле стены соседней комнаты. По моим расчетам, Вольфмейер должен был вот-вот появиться. И я искренне надеялся, что сумею остановить эту погибшую душу прежде, чем она успеет зайти слишком далеко. Все должно было ограничиться простейшим уроком обнаглевшему умнику. Я ощущал полную уверенность в себе и потому оказался абсолютно неготовым к тому, что произошло.
Я смотрел на противоположную дверь, когда понял, что она уж несколько минут освещена самым слабым, какой только может быть, светом. Буквально на моих глазах он сделался ярче, сделался неровным и мерцающим. Он отливал зеленью – зеленью гнили и плесени; его отчасти сопровождала едкая вонь. На меня дохнуло плотью, столь давно мертвой, что она уже утратила мерзкий запах. Все это было предельно жутко, и я самым искренним образом перепугался до потери сознания. Прошло несколько мгновений, прежде чем сознание собственной неуязвимости вернулось ко мне, и, пригнувшись и припав к стене, я стал наблюдать.
Тут и появился Вольфмейер.
Призрак этот принадлежал старому, дряхлому человеку. Из его развевающегося и грязного одеяния тянулись вперед жилистые и сильные руки. Лохматая и бородатая голова дергалась на переломленной шее словно рукоятка ножа, только что вонзившегося в мягкую древесину. Каждый неторопливый новый шаг его по полу заставлял ее трепетать. Глаза его полыхали красным огнем, в недрах которого угадывались зеленые тени. Зубы его удлинились и сделались похожими на собачьи, превратившись в желтые тупые клыки, словно колонны поддерживавшие кривую ухмылку. Гнилостное зеленое свечение образовывало вокруг него жуткий ореол. Он был до предела мерзостен.
Совершенно не заметив моего присутствия, Вольфмейер остановился возле двери той комнаты, в которой возле веревки бодрствовал Сэм, выставив когти вперед, судорожные движения головы его медленно затихали. Поглядев на Сэма, он вдруг открыл свою пасть и взвыл. Негромкий и мертвый звук вполне мог вырваться из глотки какой-нибудь далекой собаки, но хотя я не видел того, что происходило сейчас в соседней комнате, я знал, что в этот самый миг, дернувшись, Сэм смотрит на привидение. Вольфмейер чуть приподнял руки, как будто бы слегка пошатнулся и проплыл в комнату.
Я вырвался из объятий стиснувшего меня ползучего ужаса и вскочил на ноги. Если я не потороплюсь…
На цыпочках подбежав к двери, я остановился, чтобы посмотреть, как Вольфмейер буйно размахивает руками над головой, отчего одеяние его колышется, а вся фигура мерцает в зеленом свете; чтобы увидеть, как Сэм, вскочив на ноги, озираясь шальными глазами, отступает и отступает к веревке. Схватившись за горло, он беззвучно открыл рот, наклонил голову, изогнул шею, обратил глаза к потолку, пятясь подальше от призрака, к ждущей его петле. Тут я склонился к плечу Вольфмейера и, приблизив губы к его уху, произнес:
– Буу!
Я едва не расхохотался. Вольфмейер чуть взвизгнул, подпрыгнул футов на десять и, не оглядываясь, пробкой вылетел из комнаты, словно его и не было здесь. Такого испуганного старого призрака я еще не видел!
Тут Счастливчик Сэм выпрямился, на расслабившемся лице его проступило облегчение, и он с шумом осел на пол прямо под удавкой. Именно такую картину мне и хотелось увидеть. По поникшему лицу его струился холодный пот, руки были зажаты между колен.
– Вот так тебе и надо! – обрадовался я, подходя к нему. – Плати, подонок, и можешь умирать с голода, ожидая еженедельной зарплаты!
Он не пошевелился. Я подумал, что испуг еще не оставил его.
– Ладно! – продолжил я. – Возьми себя в руки, мужик! Ну как, довольно с тебя? Старикашка может вернуться в любую секунду. Вставай!
Он не шелохнулся.
– Сэм!
Он и не пошевелился.
– Сэм! – я схватил его за плечо. Он повалился набок. Сэм был мертв.
Я не стал ничего делать и какое-то время ничего не мог сказать. А потом произнес с безнадежностью в голосе:
– Ну, будет тебе, Сэм. Довольно, вставай, приятель.
Минуту спустя я неторопливо поднялся и направился к двери. Сделав всего три шага, я остановился. Со мной что-то происходило! Я потер рукою глаза. Да, действительно… вокруг становилось темно! Неяркое свечение лиан и цветов призрачного мира становилось все тусклее и исчезало. Такого со мной еще не случалось! Без разницы, сказал я себе в отчаянии, раз это происходит сейчас. Надо было выбираться отсюда!
Понимаете? Конечно, понимаете. Все дело было в зелье… в проклятом зелье из Лутылочной Бавки. Действие его прекращалось! И когда Сэм умер… оно перестало действовать на меня! Неужели это та цена, которую я должен заплатить за бутылку? Неужели так случилось потому, что я воспользовался своим даром для мести? Свет почти погас… а вот теперь и совсем погас. Я не видел вокруг себя ничего, кроме одного из дверных проемов. Но почему я вижу его? Откуда взялся этот зеленоватый свет, ложащийся на грязные дверные косяки? Вольфмейер! Надо убираться отсюда! Теперь я больше не видел никаких призраков, зато они видели меня. Я побежал. Я бросился через темную комнату и врезался в стену на противоположной стороне. Я отшатнулся, прижав пальцы к окровавленному лицу. И побежал снова.
Теперь меня ударила другая стена. Где же в ней дверь? Я вновь бросился бежать и опять наткнулся на стену. Отчаянно заорав, я побежал снова и споткнулся о тело Сэма. Голова моя угодила прямо в петлю. Она перехлестнула мою гортань, и шея моя с мучительным треском переломилась. Поколебавшись с полминуты, я расслабился.
Мертвый настолько, что мертвей не бывает. А рядом Вольфмейер давился от хохота.
Утром Фред обнаружил нас с Сэмом. Он увез наши тела в машине. И теперь мне приходится в качестве привидения торчать в этом проклятом старом доме. В обществе Вольфмейера.
Крошка и чудовище
Почему-то она с самого начала пожелала узнать о Крошке абсолютно все. До последней детали.
А его действительно звали Крошкой. Наверное, в ту пору, когда он еще был щенком, имя вызывало у всех улыбку умиления; потом смешно становилось совсем по другой причине.
Потому что со временем Крошка вымахал в огромного датского дога. Хвост у него, правда, остался необрезанным, зато во всем остальном… Гладкая лоснящаяся коричневая шкура, плотно облегающая могучую грудь и плечи. Громоподобный лай. Огромные карие глаза, сильные черные лапы.
И еще – у него было большое и доброе сердце.
Родился Крошка на острове Сан-Круа, одном из Виргинских островов, покрытом пальмовыми рощами и плантациями сахарного тростника. Остров постоянно обдувал ласковый ветерок, а травы тихо шелестели, когда сквозь них пробирался фазан или мангуста. Там встречались облюбованные крысами руины домов, построенных еще рабами; сорокадюймовые стены разделяли арки, сложенные из необработанного камня. Полевые мыши рыскали по пастбищам, а в ручьях резвились на солнце голубые мальки.
Словом, остров как остров. Как же на нем умудрился вырасти такой необычный пес?
