Это был счастливый и лишенный страха союз, разделенные с Джерри потоки юмора, удовольствия, взаимного общения и общего достижения. И все пронизывала одна фраза: добро пожаловать, добро пожаловать.
Все они были молоды и свежи, пусть и не столь юны, как сам Джерри. И молодость эта ощущалась в силе и упругости мысли. Впрочем, воспоминания некоторых отдавали стариной в рамках истории человечества, однако всем им далеко было до вечности, они были юны и бессмертны.
Был среди них и тот, кто напел однажды мелодию папаше Гайдну, и тот, кто представил Уильяма Морриса семейству Россетти. И словно собственными глазами Джерри увидел Ферми, склоняющегося над следом, оставленным на фотопластинке делящимся ядром, и девочку Ландовскую, слушающую клавикорды, придремавшего Форда, вдруг увидевшего свой конвейер: цепочку людей возле поточной линии.
Задать вопрос значило получить ответ.
– Кто ты?
– Homo Gestalt. Я один, часть; принадлежность…
– Добро пожаловать.
– Почему раньше вы ничего не говорили мне?
– Ты не был готов. Не был закончен. Что представлял собой Джерри до встречи с Дином?
– A что изменилось теперь… дело в этике? Это она завершила меня?
Этика, слишком простое слово. Но да, да… множественность является нашей первой характеристикой; единство – вторая. И как твои части знают, что являются частями тебя, так и ты должен понимать, что все мы – части человечества.
И Джерри понял в этот момент, что позорные для него поступки, каждый по отдельности, были поступки, которые люди могут совершать в отношении других людей, но не должны совершать. И проговорил:
– Я был наказан.
– Ты был в карантине.
– Так что же, неужели вы… мы… ответственны за все свершения человечества?
– Нет! Мы в доле. Мы и есть человечество!
– Человечество пытается убить себя.
(Волна удивления, высшая, радостная уверенность.)
– Так может показаться сегодня, на этой неделе. Но с точки зрения истории расы… Пойми, новичок, атомная война – всего лишь рябь на великом водном просторе Амазонки!
Их воспоминания, представления и знания хлынули в память Джерри, и он наконец понял их природу и предназначение; и понял, почему усвоенная им этика является слишком мелкой и узкой концепцией. Ибо здесь наконец властвовала сила, неспособная развращать; ибо подобное проникновение в суть вещей невозможно использовать в собственных целях или против кого-то. Он узнал, почему и как существует род людской, беспокойный и изменчивый, освященный прикосновением своей великой судьбы. Он увидел, как умирают тысячи, ради того чтобы благоденствовали миллионы. Был здесь и руководитель, маяк, во времена опасности для всего человечества; был и Хранитель, Известный всем людям – не как внешняя сила или внушающий страх Страж небесный, но веселое существо, наделенное человеческим сердцем и почтением к собственному человеческому происхождению, от которого исходил запах пота и свежевспаханной земли, а не вялый аромат святости.
И Джерри увидел себя атомом во Вселенной, а свой Gestalt – молекулой. А рядом другие, другие… клетки среди клеток, увидел общий контур того, чем с радостью однажды сделается человечество.
И он почувствовал, как крепнет в нем священный трепет и почитание, признав в нем присущее человеку качество – уважение к себе самому.
И он простер руки, и слезы хлынули из его странных глаз.
– Спасибо, – вымолвил он, обратившись к голосам. – Спасибо, спасибо.
И в смирении занял предуготованное ему в мире место.
1952 г.
Брак с Медузой
Глава первая
– Я те рожу-то расквашу, Эл! – бормотал Гарлик. – Котлету из тебя сделаю, понял? Ребра переломаю, а потом гадюшник твой поганый взорву на хрен, вместе с твоим дерьмовым пойлом! Слышал, че я сказал, Эл?
Эл его не слышал. Эл стоял за стойкой у себя в баре, отсюда кварталах в трех, быть может, все еще багровый от благородного негодования, и, кивая лысиной в сторону распахнутой двери, за которой скрылся Гарлик, снова пересказывал то, чему посетители сами недавно стали свидетелями. Как дверь бара приотворилась, и из внешнего мира, промозглого, осклизлого, пропахшего холодной моросью, вполз Гарлик в своих вонючих шмотках, подобрался к стойке, устремил на Эла мутный взгляд цвета бутылочного стекла.
– Входит такой, понимаешь, – рассказывал Эл в четвертый раз за пять минут, – подваливает к стойке и начинает мне по ушам ездить: мол, старина Эл то, старина Эл се, давно не виделись, ты ж меня знаешь, а плесни-ка чуток за встречу… прикиньте, да? А я ему: «Точно, Гарлик, я тебя хорошо знаю, так что вали!» Ты у меня песку на пляже не допросишься, говорю я ему. А он берет и плюет сюда вот, на стойку, прям посередке – а потом как даст стрекача! Только в дверях обернулся и такое мне сказал…
Тут Эл поджимал губы, не желая повторять, что крикнул ему на прощание Гарлик.
Завсегдатаи понимающе качали головами, и любитель имбирного эля за столиком у дверей, мудро покивав, замечал:
– Последнее это дело – матюгаться в приличной компании!
А еще один, приветственно подняв кружку пива, теплого, словно манная каша, и лишенного пенной шапки, словно Анна Болейн головы, заключал:
– Прав ты, Эл, во всем прав!
Гарлик тем временем был от бара уже в четырех кварталах. Он оглянулся, но погони за собой не увидел. Тогда Гарлик перешел с рыси на неровную трусцу, а потом и на спотыкающийся шаг. Сгорбив плечи под промозглым туманом и моросящим дождем, он все проклинал Эла, и того, что с пивом, и того, что с имбирным элем; обещал, что рано или поздно до них доберется, что все они, вместе или поодиночке, попадут ему в руки – и тут-то попляшут! Каждый из них получит свое.
Разумеется, ничего подобного Гарлик бы не сделал. Куда ему! Это была бы своего рода победа – а побед Гарлик отродясь не одерживал, и сейчас уже как-то поздно начинать. Даже первый свой вздох он испустил с трудом и не вовремя – с тех пор все и пошло наперекосяк. Милостыню ему почти не подавали, воровать с прилавков он не смел, карманы обшаривал только у тех, кто, напившись, валялся без чувств где-нибудь в темном переулке. Спал на складах, в бесхозных фургонах и припаркованных грузовиках. За работу брался лишь в самых крайних случаях – и нигде ему не удавалось протянуть дольше недели.
– Ну, я до них доберусь! – бормотал он. – Узнают они у меня…
Он свернул в проезд между домами и ощупью, вдоль стены, добрался до знакомого мусорного контейнера. Помойка прилегала вплотную к ресторану, так что иной раз… Гарлик поднял крышку – и что-то беловатое, с булку величиной, выскользнуло из контейнера и упало наземь. Гарлик попытался поймать эту штуку, но не смог. Он присел, пошарил руками по земле. Стена тумана рядом с ним как будто отстранилась, образовала из себя нечто маленькое и лохматое – и это существо скользнуло мимо, задев его по ноге. С криком ужаса Гарлик отшатнулся и пнул почти неразличимую тварь – инстинктивным, судорожным движением, как кидается на врага загнанная в угол крыса.
