– Я знаю, что ты видела нас с Джино, но не думай обо мне плохо.
– Я не думаю плохо ни о чем и ни о ком.
– Да, это понятно с первого взгляда. Когда я тебя увидела, сразу решила: хочу быть как эта синьора.
– Что во мне такого особенного?
– Ты красивая, умная, по тебе заметно, что ты много знаешь.
– Ничего я не знаю.
Она замотала головой:
– Ты умеешь держаться уверенно и ничего не боишься. Я поняла это с той минуты, как ты появилась на пляже. Смотрела на тебя и надеялась, что ты взглянешь в мою сторону. Но ты ни разу не взглянула.
Некоторое время погуляв по дорожкам сада, мы вернулись к разговору о Джино и сцене в сосновом лесу.
– То, что ты видела, не имеет никакого значения.
– Вот только врать не надо.
– Так и есть, я его отшила, но он будет держать язык за зубами. Мне просто ненадолго захотелось стать молоденькой девушкой, но это не всерьез.
– Сколько тебе было лет, когда родилась Элена?
– Девятнадцать. Элене почти три года.
– Возможно, ты слишком рано стала матерью.
Она уверенно покачала головой:
– Я рада, что у меня есть Элена, и я всем довольна. Просто в последние дни все как-то неудачно складывалось. Если я найду того, кто заставил страдать моего ребенка…
– И что же ты с ним сделаешь? – насмешливо спросила я.
– Знаю что.
Я легонько погладила ее по руке, чтобы успокоить. Мне показалось, будто она заученно повторяет выражения и интонации, принятые у нее в семье, усиливая неаполитанский акцент, чтобы выглядеть более убедительно, и я почувствовала к ней что-то вроде нежности.
– У меня все в порядке, – несколько раз повторила она, а потом рассказала, как влюбилась в своего мужа.
Они встретились на дискотеке, когда ей было шестнадцать. Он любит ее, обожает их дочь. Она снова нервно рассмеялась.
– Он говорит, что моя грудь точнехонько помещается в его руку.
Эта фраза показалась мне вульгарной, и я сказала:
– А если бы он видел тебя такой, какой видела я?
Нина помрачнела:
– Он бы меня зарезал.
Я посмотрела на нее, на девочку:
– Чего ты хочешь от меня?
Она тряхнула головой, пробормотала:
– Не знаю. Немного поговорить. Когда я вижу тебя на пляже, то думаю, что хотела бы постоянно сидеть с тобой под зонтиком и разговаривать. Но тебе будет со мной скучно, я тупая. Джино сказал, что ты преподаешь в университете. Когда я получила аттестат, то записалась на факультет словесности, но сдала только два экзамена.
– Ты не работаешь?
Она снова рассмеялась:
– Муж работает.
– А чем он занимается?
Она сердито отмахнулась, не желая отвечать на мой вопрос, и в глазах у нее вспыхнул недобрый огонек. Она бросила:
– Не хочу о нем говорить. Розария, наверное, уже купила все, что хотела, и с минуты на минуту начнет меня искать, так что мое время кончится.
– Она не хочет, чтобы ты со мной разговаривала?
Нина скорчила злобную гримасу:
– Ее послушать, так я вообще ничего не должна делать.
Помолчала секунду, а потом неуверенно проговорила:
– Могу я задать тебе нескромный вопрос?
– Да.
– Почему ты оставила своих дочерей?
Я немного подумала, подыскивая ответ, который мог бы ей помочь.
– Я слишком сильно их любила, и мне показалось, что любовь к ним мешает мне стать самой собой.
Я поняла, что теперь Нина больше не будет смеяться – с таким напряженным вниманием ловила она каждое мое слово.
– И за три года ты ни разу их не видела?
Я кивнула.
– Как ты себя чувствовала без них?
– Хорошо. Как будто вся распалась на мелкие кусочки, и эти кусочки радостно разлетелись в разные стороны.
– Ты не страдала?
– Нет, я была слишком занята собственной жизнью. Но где-то внутри чувствовала тяжесть, как будто у меня нелады с желудком. И всякий раз с замиранием сердца оборачивалась, когда какой-нибудь малыш звал маму.
– Значит, тебе все-таки было плохо, а не хорошо.
– Я была женщиной, которая отвоевывает свое право на существование, и испытывала множество разных чувств одновременно, в том числе и невыносимое ощущение, будто я всего лишилась.
Она посмотрела на меня с неприязнью.
– Но если тебе было хорошо, почему ты вернулась?
Я помолчала, тщательно подбирая слова:
– Потому что поняла, что не способна создать ничего, что могло бы с ними сравниться.
Ее лицо озарилось радостной улыбкой:
– Получается, ты вернулась ради дочерей?
– Нет, я вернулась по той же причине, по которой ушла: из-за своей любви.
Она снова нахмурилась:
– Что ты имеешь в виду?
– Что без них я чувствовала себя более бесполезной и отчаявшейся, чем с ними.
Она уставилась на меня, пытаясь проникнуть взглядом ко мне под кожу, в черепную коробку.
– Тебе не понравилось то, что ты искала?
Я улыбнулась ей:
– Нина, то, что я искала, состояло из смутных желаний, смешанных с самонадеянностью. Если бы я была невезучей, то потратила бы всю жизнь на то, чтобы это понять. Но я оказалась везучей, и мне хватило всего трех лет. Трех лет и тридцати шести дней.
Похоже, мой ответ ее не удовлетворил:
– Ты решила вернуться, потому что что-то случилось?
– Однажды утром до меня дошло, что единственное, чего мне действительно хотелось бы, – это чистить фрукты и делать дочкам серпантин, и я расплакалась.
– Не понимаю.
– Потом расскажу, если будет время.
По выражению ее лица я поняла, что она ждет продолжения, каждым движением она давала понять, что готова и дальше меня слушать, но тут она обнаружила, что Элена уснула, осторожно забрала у нее соску, завернула в бумажный платочек и положила в сумку. Чтобы показать мне, как нежно она любит дочку, Нина сделала умильное лицо, а потом заговорила снова:
– А после возвращения?
– Я смирилась с тем, что мне придется очень мало жить для себя, а в основном – для девочек, и мало-помалу у меня это стало получаться.
– Значит, прошло, – заметила она.
– Что?
Она изобразила жестами головокружение с ощущением тошноты.
