При виде «фольксвагена-джетты» Глист прошипел: «Беги! Прячься!»
– Привет, папа!
– Ох! – Лицо у папы сделалось как у альпиниста в тот момент, когда у него лопается веревка. – Джейсон. Я не думал, что ты…
Он собирался сказать «будешь дома», но в последний момент передумал.
– …Я тебя не слышал.
– Я услышал, как машина подъехала.
Очевидно.
– Мама на работе.
Папа это и так знает:
– Она для меня оставила кое-какие вещи. Я приехал их забрать.
– Да. Она говорила.
Лунно-серая кошка прошествовала в гараж и устроилась на куче картошки.
– Вот так… – проговорил папа. – Как там Джулия?
На самом деле он спрашивал: «Она меня ненавидит?» Думаю, на этот вопрос не могла бы ответить и сама Джулия.
– Она… в порядке.
– Это хорошо… Передай ей от меня привет.
– Ладно. – «Почему ты сам не можешь с ней поговорить?» – Как прошло Рождество?
– Нормально. Тихо. – Папа посмотрел на кучу мусорных мешков с вещами. – Кошмарно. По очевидным причинам. А у тебя?
– Тоже кошмарно. Папа, ты что, решил отрастить бороду?
– Нет, я просто не… Может, и начну отращивать. Не знаю. Как там наши в Ричмонде, все хорошо?
– Тетя Алиса вся искудахталась, ну ты сам понимаешь почему.
– Конечно.
– Алекс только и делал, что играл на своем би-би-сишном компьютере. Хьюго такой же медоточивый, как всегда. Найджел решает квадратные уравнения – это он так развлекается. Дядя Брайан… – Закончить фразу про дядю Брайана оказалось нелегко.
– …напился в стельку и поливал меня грязью?
– Папа, дядя Брайан – идиот?
– Иногда он ведет себя именно так. – У папы внутри как будто развязался какой-то узел. – Но то, как человек себя ведет, и то, что он собой представляет, – это могут быть разные вещи. Не обязательно одно и то же. Лучше не судить слишком строго. Может быть, у человека в жизни происходит что-то такое, о чем ты понятия не имеешь. Ты знаешь, о чем я?
Я знал.
Самое ужасное было то, что, дружелюбно разговаривая с папой, я чувствовал, что предаю маму. Сколько бы они ни твердили: «Мы оба тебя любим по-прежнему», выбирать приходится. Такие слова, как «содержание» и «в лучших интересах», не оставят тебя в покое. В голубой «джетте» кто-то сидел.
– Это… – Я не знал, как ее назвать.
– Да, Синтия меня привезла. Она хотела поздороваться, если…
Безумный органист принялся долбить по моей душе паническими аккордами.
– …если ты не против. – У папы в голосе звучала умоляющая нотка. – Ты не против?
– Хорошо. – Я был против. – Ладно.
За входом в пещеру гаража падал дождь – так легко, словно вовсе и не падал. Я не успел подойти к «джетте» – Синтия вылезла сама. Она вовсе не фифа с большими сиськами и не ведьма со злыми глазами. Одета не так элегантно, как мама, и больше похожа на серую мышь. Коротко стриженные каштановые волосы, карие глаза. На мачеху вообще не похожа, ну ни капельки. Хотя именно мачехой она в итоге станет.
– Здравствуй, Джейсон.
Женщина, на которую мой отец променял мою мать и с которой собирался провести остаток своих дней, смотрела на меня так, словно я наставил на нее пистолет.
– Меня зовут Синтия.
– Здравствуйте. Я Джейсон.
Ощущение было очень, очень, ОЧЕНЬ странное. Никто из нас не попытался пожать другому руку. На заднем стекле у нее была наклейка: «Ребенок в машине».
– У вас ребенок?
– Да, Милли. Она уже начала ходить. – Если сравнить ее выговор с маминым, то мамин гораздо более мажорский. – Камилла. Милли. Ее отец… мой бывший муж… мы уже… в общем, он в пьесе не участвует. Как говорится.
– Понятно.
Папа из гаража смотрел на свою будущую жену и единственного сына.
– Ну что ж. – Синтия несчастливо улыбнулась. – Приезжай к нам в гости в любое время. Из Челтнема в Оксфорд ходят прямые поезда.
Голос у нее вдвое тише маминого.
– Твой папа будет рад, если ты приедешь. Правда рад. И я тоже. У нас большой старый дом. Ручей в конце сада. Ты даже можешь выбрать… – Она собиралась сказать «собственную спальню». – В общем, приезжай, когда захочешь.
Я только и мог, что кивнуть.
– В любое время. – Синтия посмотрела на папу.
– Так как… – начал я, вдруг испугавшись, что мне будет нечего сказать.
– Если ты… – начала она одновременно со мной.
– Простите, я вас перебил…
– Нет-нет, говори. Пожалуйста.
Еще ни один взрослый не приглашал меня говорить раньше его.
– Как давно вы знакомы с папой? – Я хотел, чтобы это прозвучало небрежно, но вышло как на допросе в гестапо.
– С детства. – Синтия изо всех сил старалась исключить возможные недоразумения. – Мы росли вместе в Дербишире.
Значит, он ее знает дольше, чем маму. А если бы папа женился не на маме, а на этой Синтии… и если бы у них родился сын… Это был бы я? Или совершенно другой мальчик? Или мальчик, который наполовину я?
Как подумаешь обо всех этих Нерожденных Близнецах, голова идет кругом.
Я дошел до озера в лесу и вспомнил про игру в «британских бульдогов», в которую мы играли в прошлом году, в январе, когда озеро замерзло. Человек двадцать-тридцать ребят, все визжали и скользили, куча-мала. Игру прервало появление Тома Юэна – он прилетел на «судзуки» по тропе, которой только что пришел я. Он сидел на той самой скамье, где сейчас сижу я, вспоминая его. Теперь Том Юэн лежит на кладбище на безлесном холме, на острове, одном из кучки островов, про которые мы в январе прошлого года и не слыхали. Все, что осталось от его «судзуки», разобрали на запчасти, чтобы чинить другие «судзуки». Мир ничего не оставляет в покое. В каждое начало он впрыскивает конец. Листья падают с плакучих ив, словно их пинцетом ощипывают. Листья падают в воду и растворяются, превращаются в слизь. Какой в этом смысл? Папа и мама полюбили друг друга, родили Джулию, родили меня. Потом разлюбили друг друга. Джулия уехала в Эдинбург, мама – в Челтнем, папа – в Оксфорд к Синтии. Мир непрестанно растворяет то, что сам же непрестанно творит.
Но кто сказал, что мир должен быть осмысленным?
Во сне на озере возник поплавок, оранжевый на блестящей темной воде, всего в нескольких футах от меня. Удочку держал Подгузник, который сидел на другом конце моей скамьи. Подгузник во сне был настолько реалистичен в каждой мелочи, вплоть до запаха, что я понял: я не сплю.
– Ой. Привет, Мервин. Боже, мне приснилось…
