— Может быть, все-таки дашь мне пройти к холодильнику?
— Я и так полон сил.
— Может быть, но у меня слишком много еды, — она раскрыла холодильник и стала перечислять: — Вареники с творогом, картошкой или капустой?
— С картошкой…
— Подожди, — перебила его Оля. — Это еще не все. Пельмени, лазанья? Или норвежский сыр брюност?
Воронцов опасливо коснулся массы цвета вареной сгущенки. Сыр вздрогнул, как и Воронцов.
— Вот его я, пожалуй, не буду.
— Так… Еще Хинкали, десерт птичье молоко и что это?… А! холодец? Что будешь?
— Не рано ты начала готовиться к Новому Году?
— Это я так справлялась со стрессом. Но теперь у меня двойной стресс, что все это пропадет, если срочно не съесть.
Воронцов еще раз ошалело оглядел забитый холодильник.
— Ну… Я, конечно, голоден, но справиться со всем этим не смогу… Поэтому у меня есть идея. Мы грузим это все в машину и везем завтра в клуб. Все равно кухню вряд ли отмыли, а коллектив тебе будет более чем благодарен.
Оля помрачнела.
— Завтра я должна быть на новой работе.
Воронцов захлопнул дверцу холодильника и развернул Олю к себе.
— Тебя уже приняли в штат?
— Не хочу говорить об этом с тобой, — прошептала она, касаясь лбом его плеча.
— Придется. Я хочу все о тебе знать. И еще…
— Нет, — покачала она головой. — Не надо сейчас ничего обещать под воздействием эндорфинов.
Воронцов нахмурился.
— Снова все сводишь к сексу?
— Между нами пока ничего, кроме секса, нет. И я не хочу, чтобы второй была работа. Клуб теперь твой, Воронцов. Может быть, так даже лучше.
— Нет, так определенно не лучше. Стоило мне стать ди?ректором, как клуб перестал работать, лишился всех работников, а еще чуть не сгорел. Это положение дел определенно нельзя назвать «лучше» и не смей даже спорить.
— Ну да, — протянула Оля, доставая форму с лазаньей. — Надо вернуть мне работу, чтобы тебе было удобно трахаться в вип-ложе, когда приспичит.
Воронцов сжал губы.
— А других вариантов, что ли, нет?
Оля от души хлопнула дверцу микроволновки. Лазанья с тихим гудением стала вращаться по кругу.
— А хочешь сказать, будет иначе?
Он надвинулся на нее.
— А зачем заниматься сексом там? Чтобы кто-нибудь услышал, как ты стонешь? Или увидел тебя голой? Нет, Оля. Только я буду смотреть на тебя и слушать твои стоны тоже буду только я.
— Эгоист, да?
Он вжал ее в подоконник.
— Еще какой.
Воронцов одним махом разорвал на ней трусики.
— Эй! — взвизгнула Оля.
Он поймал ее, усадил на подоконник и встал между разведенных ног.
— И поверь, я буду трахать тебя все свободное от работы время. Так что передышка в виде восьми рабочих часов придется очень кстати. И знаешь, что?
— Что? — прошептала она, заворожено глядя на него.
— Думаю, что ты сама станешь соблазнять меня и склонять ко всякому такому. Потому что тебе понравилось.
— Неправда.
Он провел сверху вниз от пупка до пульсирующей точки между ног.
— И поэтому ты уже вся горишь… Признайся, ведь уже представляешь, как мы сделаем это снова. На том столе в кабинете. Или в той самой вип-ложе? Знаешь, там очень высокое ограждение. И пока ты будешь следить за работой, а внизу будет забитый под завязку танцпол, я могу такое вытворять с твоим телом…
Воронцов вдруг отнял руку.
— Лазанья готова, — сообщил он.
Оля тоже почти… Еще бы чуть-чуть. Что же она так заводится от этих возмутительных сцен? Насколько она испорченная, это надо же.
Воронцов ждал ее ответ. Тело ныло, колени слегка подрагивали. Рука сама потянулась ниже, но Воронцов мигом перехватил ее запястье.
— Не смей! Попроси меня. Просто скажи, что хочешь кончить. Здесь и сейчас. Перестань сдерживаться. Дай себе волю.
Грудь тяжело вздымалась, сердце колотилось. Той ночью она позволила ему делать с ней, что он желал, и ей это понравилось. И ей хотелось повторить, в этом он прав. Вот только… Язык не поворачивался говорить об этом.
— Знаешь, — прошептала Оля. — Я ненавижу лук в салатах, но мне никогда не хватало смелости попросить в ресторанах подавать мне салаты без лука. А еще… Мама всегда говорила, что я должна поговорить с отцом прямо и что сам он никогда не догадается передать клуб мне, если я не скажу ему об этом. Наверное она была права. А я… Я так и не успела. Может быть, он вообще был недоволен моей работой? Как знать, он почти не говорил со мной. Сторонился. Как будто тоже не мог говорить или даже не хотел, чтобы нас видели вместе…
Он притянул ее к себе, и по щекам хлынули внезапные слезы.
— Прости, — прошептал Воронцов. — Я не хотел давить.
Микроволновка снова громко возвестила о том, что подогрев окончен.
— Давай есть? — спросил он, пальцем вытирая с ее щек слезы.
Оля качнула головой.
— Нет. Ты сейчас пойдешь со мной в спальню. И трахнешь меня, как и тогда.
Он с легкой улыбкой покачал головой.
— Нет, Оля. На этот раз я займусь с тобой любовью
Глава 26. Дать себе волю
Воронцов дал себе волю. Олины мокрые волосы разметались по кровати, когда он опрокинул ее на спину. На этот раз он мог не торопиться, мог смаковать ее вкус, облизывая и целуя каждый сантиметр тела.
Она выгнулась под ним, обхватив коленями бедра, но он не дал себя коснуться, перехватил руки и завел за голову. Оля со стоном выгнулась, прижалась к нему, желая, чтобы он скорее оказался в ней.
Воронцов не спешил. На этот раз он не набрасывался на нее, как в первую ночь, не брал с каким-то голодным восторгом, не способный насытиться.
Череда безликих женщин отучила беспокоиться об удовольствии партнерш, но теперь с ним была она — женщина, которая как-то вдруг стала центром его личной Вселенной. И ее удовольствие было важнее всего.
Оля все-таки освободила руки, вцепилась в его плечи пальцами, а после запустила руки в волосы. Она отвечала на его поцелуи с такой же страстью, и Воронцов понял, что не зря тянет время. Оля расслаблялась, с каждой минутой в его руках, под его губами становилась податливой, как горячий воск.
Она хотела зайти дальше, но не решилась. Конечно, он тоже хотел, а кто бы отказался? А еще эти ее слова о двоих… О, от этих мыслей Воронцов вспыхивал, как бензин, к которому поднесли горячую спичку. Никому, больше никому она не достанется. Только он будет смотреть в потемневшие от неги глаза, слушать глухие или громкие вскрики. Чувствовать ее ногти на своей и только своей коже.
