В двух шагах от накатывающих на берег волн.
Или если подойти ближе.
Я подхожу. Опускаюсь. Протягиваю к нему руки.
От близости воды начинает трясти, а может, меня трясет от забирающегося под куртку ледяного колючего ветра и осознания того, что если у меня сейчас все получится, если сила отзовется на море, пути назад больше не будет.
Поэтому какой-то крохотной частью своего существа я отчаянно желаю, чтобы она не отозвалась. Чтобы море просто коснулось моих пальцев и отступило, как оно делает всегда, просто ушло, стягивая вместе с пеной мелкие камушки. Волна ударяет в руки.
И ударяет в меня.
С такой силой, что на миг темнеет перед глазами, и когда я отдергиваю ладони, за мной тянется водный шлейф. А прямо из моря встает волна. Она рождается у меня на глазах, в считанные секунды, и за миг до того, как она наберет силу, я отшатываюсь, стряхиваю пенные капли с пальцев, и чувствую, как из груди выбивает воздух.
Устоять на ногах не получается, поэтому я падаю на камни.
Волна разбивается, уходит вглубь, море с шипением ее поглощает, а я лежу и смотрю в небо. Мне не нужно проверять, какие у меня сейчас глаза, но я все-таки достаю тапет. И потом еще какое-то время слушаю шорох тянущейся ко мне воды.
Сила океана в разы больше, но он тоже тянулся ко мне.
Та волна — накрывшая меня с головой, это отклик на мою силу.
Не знаю, сколько я еще так лежу, а потом сажусь, подтягивая колени к груди. Смотрю на границу холодной воды и неба до тех пор, пока от солнечных бликов не начинают болеть глаза.
Только потом, когда они становятся просто синими, поднимаюсь и иду назад.
Мне нужно на платформу, на станцию, но ноги сами несут в другую сторону.
Дом встречает меня открытыми дверями, распахнутыми настежь, и я захожу внутрь. У нас нечего брать, особенно когда я забрала все вещи, но кто-то, кажется, здесь все-таки побывал. Старенький плед, который я аккуратно сложила, сброшен на пол. Зачем я не закрыла дом, и сама не знаю. Наверное, так стремилась показать Лайтнеру, что мне здесь больше ничего не нужно, что я взяла деньги его отца и навсегда отказалась от того, что мне так дорого.
Я предала все, что любила.
И того, кого люблю.
Наверное, стоило по-настоящему потерять возможность быть с ним, чтобы это признать.
Наклонившись, поднимаю плед, отряхиваю его и снова аккуратно кладу на диван. Отворачиваюсь, чтобы больше не думать про Лайтнера. Иду на кухню. Хочу посмотреть, не разбили ли чего, и, если разбили, прибраться. Ключи у меня с собой, я так и ношу их в сумке, поэтому когда все здесь закончу — запру дверь. Этот дом не заслуживает того, чтобы с ним так обходились.
Смотрю на залитое солнцем, бьющееся о берег холодное море в проеме распахнутой настежь двери. Закрываю ее и иду на кухню. На ходу стягиваю куртку, собираюсь перекинуть ее через спинку стула, и замираю.
На столе стоит плотно закрытая банка, в ней — мертвая бабочка. Только на этот раз воды в банке нет, в ней лежит сигарета. Мне кажется, что в теле напрягается каждая мышца.
Каждая клеточка.
Тянусь к банке, но в это время за спиной скрипит дверь.
Я вздрагиваю.
И оборачиваюсь.
