Символом древних традиций и центром православного христианства для французских авторов оставалась Москва
[356]. Шерер, рассказывая о «религиозном оцепенении», охватившем население древней столицы во время эпидемии чумы 1771 г., подробно останавливался на описании событий тех страшных дней и описывал кощунственное убийство московского архиепископа Амвросия, которое он преподносил как результат мести фанатичной толпы во главе с монахами. В сентябре 1771 г. чума уносила ежедневно по нескольку сотен жизней, город в панике покидало дворянство, уехал и московский главнокомандующий, фельдмаршал П. С. Салтыков
[357]. Архиепископ Амвросий с целью остановить распространение болезни запретил собираться москвичам у церквей и убрал с Иверских ворот чудотворную икону Богоматери, на которую горожане возлагали последние надежды. Разъяренная толпа растерзала архиепископа, а дальнейшее развитие бунта и погромы удалось остановить только войскам. Шерер осуждал жестокое убийство архиепископа: «Вот достойный результат уроков, преподанных Петром I! - Незабываемый пример тех препятствий и трудностей, что испытывают все законодатели, одерживая верх над предрассудком, укрепившимся благодаря отупению или рабскому состоянию, унижающим нации». Насильственные преобразования Петра и его преемников, не позволившие созреть самобытному характеру и нравам российского народа, чреваты роковыми последствиями, утверждал Шерер
[358]. Рост национального самосознания, а не реформы царей помогут россиянам обрести свободу:
«Не ждите никакого усилия от народа рабов, поскольку он вовсе не чувствует своего человеческого достоинства. Разбейте эти оковы - и фанатизм будет истреблен. Это последствие неизбежно»
[359].
Шерер прямо увязывал религиозную свободу и веротерпимость властей с перспективами дальнейшей цивилизации России. Он, например, сообщал, что иностранцы могут присутствовать на всех службах в православных храмах, при этом каждая конфессия имеет свой особый храм, и в России отсутствует религиозная рознь и нетерпимость. Истоки такого отношения к религии в России Шерер находил даже в истории XVI в. Сам Иоанн IV якобы первым из царей проявлял веротерпимость, присутствовал на службе, которую вел священник датского герцога и номинального ливонского короля Магнуса, и вручил ему ценные подарки, а на «собрании дворянства» (assemblée des nobles) царь вел открытый теологический диспут с пастором Общины моравских братьев Яном Ракитой. Тот же Иоанн разрешил строительство близ Москвы первого лютеранского храма и, несмотря на свой суровый и вспыльчивый нрав, позволил позже его открыть во второй раз
[360]. Интерпретация Шерером некоторых фактов времен Иоанна IV была слишком вольной и не отражала реального отношения царя к католикам и протестантам
[361]. Пример с моравскими братьями и протестантской церковью нужен был Шереру в качестве доказательства в рассказе о давних традициях веротерпимости власти в России. Не уступавший в суровости Иоанну IV, Петр I также показал свою «веротерпимость», по мнению Шерера, запретив в России деятельность ордена Иезуитов в 1719 г. Царь объявил иезуитские коллегии настоящим «инструментом тирании», а самих членов конгрегации «врагами спокойствия», и декрет об их изгнании был вывешен на дверях католической церкви в Петербурге
[362]. И хотя Шерер ничего не сообщал о подлинных причинах высылки иезуитов в 1719 г., сама эта решительная мера вызывала у публициста самое горячее одобрение
[363]. Екатерина II же, спустя шесть десятилетий принявшая остатки запрещенного тогда в Европе ордена в России, по мнению Шерера, поступила неосмотрительно: «Эпоха раздела Польши, может быть, и послужила причиной того, что иезуиты были допущены в Россию. Императрица, оставив свои прежние политические принципы, а также принципы своих предшественников на этот счет, пошла на очень рискованный эксперимент. Воспитание детей, которое возложено на иезуитов, возможно, предоставит им в будущем средства более или менее подходящие для того, чтобы поднять дух мятежа и деспотизма, который всегда возбуждал общество»
[364].
Использование просветительских идей и антиклерикальная направленность характерны для «Анекдотов» в той же степени, что и использование давних стереотипов о России и русских, среди которых фигурировал стереотип «русского рабства». Конструируя представления о российском обществе как о принципиально «ином», Шерер открывал важную для просветительского сознания тему - тему «религиозного фанатизма». По мнению публициста, рабское и униженное сознание подданых царей не способно стать той средой, в которой рождаются благородные поступки, и Шерер, как и литераторы Века Просвещения, использовал русский сюжет в качестве примера для французов. «Анекдоты» Шерера полны рассказов о жизни и обычаях россиян, повседневном быте и различных праздниках. Немало сообщает Шерер о русском национальном этикете: «Входя куда-либо, русский никого не приветствует. Вначале он почтительно обращает взоры на четыре стены помещения, где находятся изображения Бога и нескольких святых, совершает тройной знак креста, сопровождая каждый короткой молитвой. Только выполнив этот обряд, он отдельно приветствует каждого из окружающих его людей»
[365].
