Во времена Директории Россия уже не причислялась однозначно ни к странам «Севера», ни к странам «Юга», что не исключало ее принадлежности к миру воображаемого «Востока», но об этом парижские газеты многозначительно умалчивали. Само описание страны, где господствует тотальное рабство, а вырождающийся под игом царского деспотизма народ отличается лживостью и коварством, подготавливало читателя к тому, чтобы воспринимать Россию именно как страну «Востока»
[662].
Как и во времена диктатуры монтаньяров, в обществе времен Директории отношение к России оставалось двойственным: при суровых суждениях о русском государстве, его роли в международных делах и критике деспотизма западные наблюдатели были склонны выказывать уважение к добродетелям россиян. Лучше всего эта возвышенная патетическая оценка русского характера отразилась в записке публициста-монархиста Рише-Серизи, которую он поместил в виде письма-приложения к книге путешествия англичанина Эндрю Свинтона в «северные страны» (1798 г.). Рише-Серизи отличал неподдельный интерес к русскому народу, который представлялся ему «все еще не известным для нас». Он очень высоко оценивал качества русского народа: «Активный, деятельный, восприимчивый русский вскоре превзойдет свой образец; терпеливый, бесстрашный, проникнувшийся идеей, общей для всех северных народов, о том, что человек не может уклониться от собственной судьбы и что несчастье - это удел нашей столь переменчивой жизни; он страдает, но не сетует, отважно сражается и умирает без сожаления... Также, как мы увидели, из этой примитивной, еще бесформенной, но могучей природы на протяжении одного столетия появлялись люди, подобных которым среди нас нет и которые, кажется, уготованы [судьбой] только для тех мест»
[663]. По мнению Рише-Серизи, русскому национальному характеру присущи такие качества, как фатализм, терпеливость, бесстрашие, а копирование образцов чужой культуры, культурное заимствование, которое республиканцы клеймили как «рабское подражательство» и «притворство», якобы вызванное неспособностью к собственным достижениям и открытиям, у роялистского публициста превращается в «восприимчивость» талантливого народа. Конечно, рассуждения роялиста существенно отличались от революционной республиканской публицистики, однако любопытен сам факт обращения к русскому сюжету, который послужил полем для выражения оппозиционных политических взглядов.
В 1796 г. было опубликовано сочинение дворянина и эмигранта Альфонса-Туссена Фортиа де Пиля, вышедшее под названием «Путешествие двух французов в Германию, Данию, Швецию, Россию и Польшу, совершенное в 1790-1792 гг.»
[664]. Фортиа де Пиль тщательно фиксировал наблюдения, которые делал по ходу путешествия. Благодаря внимательному отношению к российской реальности, в его сочинении содержатся не только сведения о традиционных для посещающих Россию иностранцев достопримечательностях (дворцах, царских резиденциях, храмах). Фортиа де Пиль подробно описал системы устройства полиции, банковских учреждений, здравоохранения и социального призрения, наиболее известные мануфактуры и фабрики, образовательные учреждения, Академию наук и Академию художеств, частные дворянские коллекции и собрания, архивные и библиотечные, а также образ жизни московского дворянства и собственные путевые впечатления. Особенно важно, что Фортиа де Пиль был хорошо знаком с литературой о России того времени, ссылался на исторические книги Леклерка и Левека, «Мемуары» Манштейна, записки Шаппа д’Отроша, сочинение голландца Ван Вунсела, «Анекдоты» Шерера и «Путешествие» Шантро.
Французский эмигрант не стремился политически актуализировать свое описание России и невысоко оценивал сочинения современников, в которых главной задачей являлась заочная борьба с «тиранией и деспотизмом» Екатерины II. Кроме того, собранные в книге Фортиа де Пиля анекдоты о жизни и нравах высшего и придворного общества свидетельствовали, что он относился к российской действительности критически и не спешил рисовать идеализированный образ «последнего оплота Просвещения» на пути революционного «варварства», как это делали некоторые европейские корреспонденты российского двора и дворяне-эмигранты в 1790-е гг. Однако к категории революционной публицистики о России книгу эмигранта Фортиа де Пиля, изданную в 1796 г., можно отнести только условно, поскольку, несмотря на все достоинства сочинения, система взглядов автора не получила большого распространения, являлась для революционного периода скорее исключением.
* * *
Период Итальянской и Швейцарской кампаний австро-русских войск против Франции очень интересен для изучения истории восприятия образа Российской империи в разных странах Европы. Солдаты революционной французской армии впервые
[665] встретились на полях сражений с героями многочисленных рассказов о далекой «варварской» России.
Образу фельдмаршала Суворова, уже хорошо известного в Европе благодаря штурмам турецкого Измаила и польской Праги, в публицистике придавался яркий национальный колорит (оба кровопролитных события поразили европейскую публику своими масштабами всего несколько лет назад). В прессе анекдоты и слухи о его экстравагантных поступках и редкой харизме полководца появлялись в большом количестве, однако нельзя сказать, чтобы они только лишь искажали образ полководца. Через этот утрированный образ франкоязычный читатель знакомился с «русской действительностью». Намеренное «снижение» образа Суворова, насмешки по поводу боеспособности русской армии призваны были отвлечь читателей от мрачных мыслей о несокрушимости русской военной мощи и неизбежной реставрации французской монархии при опоре на русские штыки
[666]. Публицистика не была единственным источником информации в том, что касалось восприятия русского воинства и его полководца, поскольку искусство политической карикатуры именно в последнее десятилетие XVIII в. переживало свой подлинный расцвет.
Непонимание и страх перед Россией вперемежку с иронией и гротеском - эти чувства были определяющими для образа России в общественном мнении 1799 г. Особое внимание журналистов к внешнему виду А. В. Суворова, его манерам и привычкам, по-видимому, являлось и концентрированным выражением интереса ко всему русскому, существовавшему во французском обществе. В описании полководца можно встретить и «кюлоты», и привычку к молитвам, и пугающие ледяные ванны; последние, видимо, призваны были подчеркнуть то обстоятельство, что «варвары Севера» пришли из полумифических земель и не могут спокойно обходиться на чужой земле без привычных для них льда, снега и холода. В этой связи появлялись вполне соответствовавшие реальности сообщения о том, что некоторые русские солдаты, привыкшие к родному климату, не выдерживали итальянской жары
[667]. Телесные практики, одежда, пища, нравы («алчность» и «фанатизм») - все, что казалось французам нецивилизованным, варварским или же просто не находило подходящего объяснения, призвано было подчеркнуть инаковость противника.
