* * *
«Деспотическая» Россия представала к концу Революции в качестве подлинного антипода революционной Франции. Оценки ее цивилизации, «национального характера» россиян подчеркивали инаковость страны и ее народа. В основе восприятия России оставались те же идеологемы, что и во времена Петра I, но все же преобладала точка зрения на Россию как на важного политического игрока на европейской сцене, ключевого участника «баланса сил». Но происходили и коренные изменения в восприятии далекой, временами наводящей страх, державы царей. Именно в период 1792-1799 гг. политическая элита Франции стала более реалистично воспринимать Россию, как страну, чье правительство сохраняло крепостное рабство, придерживалось курса на решение международных проблем военным путем и при этом с трудом преодолевало тяжелый экономический кризис. В отличие от стереотипов об Австрии, Пруссии и Англии, представления о России на протяжении 1792-1798 гг. не были отягощены прямым военным столкновением русской армии с Францией.
Внимание французской публики было приковано к новостям российского двора, а отнюдь не к развитию науки, искусства, промышленности, об этом свидетельствовало появление новых памфлетов в жанре «анекдотов» и «историй», изобиловавших подробностями галантной жизни высшего света. В отношении цивилизации России историки и публицисты придерживались диаметрально противоположных точек зрения: большинство, сталкиваясь с реалиями, стремились развенчать образ «просвещенной и цивилизованной» России, меньшинство идеализировали ее.
Представители всех спектров политической элиты занимались конструированием образа России: приспосабливали теории Монтескье и физиократов под текущий момент, развенчивали «прогрессистский миф» об успехах цивилизации усилиями царей, персонифицированная критика монархии - портреты Екатерины и Павла, их гротескные и оскорбительные образы 1794 и 1799 гг. словно повторяют друг друга. Социальная критика общества империи предпринималась достаточно редко, П.-Н. Шантро и Ж.-Б. Шерер относились как раз к числу таких критиков: их представления о структуре сословного общества, его институтах часто были ошибочны, история и современность в них смешаны, но эта социальная критика была обусловлена сосредоточением французских авторов на собственном обществе, годы революционного хаоса актуализировали такой завуалированный взгляд «извне» на Францию. И уже в 1799 г., когда армии России и Франции столкнутся на полях сражений в Италии, Швейцарии, в Средиземноморье, одновременно общество будет находиться во власти стереотипов о «северных варварах», идущих покорить республику и восстановить троны и алтари, тогда как часть политической элиты будет прямо ии косвенно, используя «русский пример», сурово критиковать собственный политический режим Директории, с нетерпением ожидая его скорого падения. Но прогнозы французских политиков и публицистов о скорой «революции» в столице на Неве или регионах империи никак не сбывались, зато возникали предложения о восстановлении отношений с Петербургом и даже о возможном военно-политическом союзе с ним.
Воображаемый «русский», не наивный «московит», но просвещенный космополитичный интеллектуал, снова оказался призван французами на помощь для конструирования границ собственной политической идентичности в момент сложного перехода от одной политической системы к другой. Установление режима Консульства в ноябре 1799 г. подтверждало правоту тех, кто воспринимал Россию не сквозь однообразные клише о надвигающейся угрозе, а как подобие зеркала для французского общества. Но изучение французами своего собственного отражения в этом своеобразном зеркале порождало новые сложные вопросы, и ответить на них удалось уже только в период правления Наполеона Бонапарта.
Заключение
Интерес к России, столь характерный для европейских мыслителей и литераторов века Просвещения, в период революционного десятилетия во Франции не только не исчез, но и приобрел новые оттенки. Конец XVIII столетия стал временем, когда на основе существовавших стереотипов в разных европейских странах начал формироваться новый образ России, успешно реализовывавшей свои внешнеполитические планы в Европе. Сохранявшаяся культурная гегемония Франции и французского языка в Европе обусловливала процесс восприятия России, так сказать, с «французской» точки зрения.
Революционные события заметно отодвинули российскую тематику на второй план. Однако рамки восприятия общественным мнением России оставались прежними. Во французском обществе, пережившем десять лет революционных потрясений и утратившем старые идеалы, ускорилась сама динамика эволюции стереотипных представлений, они приобрели ярко выраженный идеологический оттенок, становились действительно общенациональными. Важно отметить, что сохранение стереотипов о варварстве, агрессивности и деспотизме, якобы присущих русским, представления о неверной модели цивилизации страны «сверху» были обусловлены не только зависимостью политического дискурса о России от революционной динамики и отсутствием контактов между представителями политической элиты (в 1792-1799 гг.), но и реалиями российской жизни, социального уклада и традиционной культуры России, которые в представлении западноевропейских наблюдателей контрастировали с привычной им системой ценностей и принципами социального устройства. Вопрос о генезисе общественного страха перед Россией в связи с идеей угрозы нашествия на Францию остается открытым для исследования, поскольку усилия пропаганды Директории в этом отношении охватывают только 1797-1799 гг., а это явление возникало в разные моменты, как показывает публицистика, как в области коллективного воображаемого, так и в области дипломатии, которая оставалась непубличной, и источники по данному вопросу требуют дополнительного изучения.
Выступавшая в международных делах как полноправный игрок, Россия отражалась в зеркале общественного мнения Франции при помощи особой оптики, в которой основную роль играли те же стереотипы, что и прежде, но в новой идеологической трактовке. Изучение изменений, происходивших с этими стереотипами в последнем десятилетии XVIII в., чрезвычайно важно для воссоздания картины того, что одно общество могло знать о другом и какая часть этих знаний становилась достоянием широких общественных слоев, формируя их представления о других нациях в один из переломных периодов истории, которым явилась Французская революция XVIII в.
Революция конца XVIII в. стала переломным моментом для русско-французского культурного диалога. Служившая для просветителей антимоделью общества Старого порядка, «воображаемая» Россия оказалась для адептов революционного общественного сознания антимоделью самой Революции. Образ России в представлениях политической элиты революционной эпохи выполнял роль образа «Другого», в котором общество нуждалось для конституирования собственных границ и ценностей. Иными были условия формирования этого образа, иной была риторика, к которой прибегали политики, но прежними были стереотипы восприятия России и даже механизмы их воспроизводства были схожи с теми, которые существовали до 1789 г.
Избранная библиография
Источники:
Людовик XVI. Замечания французского короля Людовика XVI на сочинение Рюльера // Русский архив. 1877. Кн. 2. Вып. 8. С. 354-359.
