– Знаете, а вот я что-то не верю, что глава КГБ прикрывал фашистских пособников и военных преступников, – качает головой Оля. – Не верю! Зачем ему это, он же сам воевал с ними? Не за деньги же? Ну, не последний же он подонок?!
Ох, какой неудобный вопрос! Это как раз самое слабое место в моей версии. А отвечать ведь надо так, чтобы у ребят сомнений не осталось.
– Конечно, не за деньги! Но насчет подонка я бы с тобой, Оля, поспорил. А как тогда назвать человека, который ради того, чтобы вернуться к власти, велит взорвать самолет со своими товарищами по партии? Там ведь не один Хрущев был, с ним куча людей летела. Следствие, конечно, разберется, но я думаю, что они хотели самого Хрущева обвинить в том, что он не дает хода делам по военным преступникам, чтобы народ зря не будоражить. Вы же заметили, что про войну стали меньше говорить?
– Просто все хотят забыть эти ужасы побыстрее…
– Такое нельзя забывать! Нельзя! О войне нужно говорить, нужно писать, нужно снимать фильмы. Следующие поколения обязательно должны знать, какой ценой досталась победа нашим отцам и дедам.
Ольга сидит рядом, глаза ее с восхищением смотрят на меня. Развела, зараза, на целую политинформацию, знала, что я молчать не буду! Наверное, себе в отчете уже мысленно плюсик поставила. Эх, кто-нибудь из ребят обязательно об этом разговоре у костра в партком стукнет. Ну и пусть! Что я здесь неправильного сказал? Критиковал отечественные телевизоры?
– Но с кукурузой, согласись, Никита переборщил!
– Переборщил. Он и сам это признал недавно на пленуме. Но в 49-м он этой кукурузой Украину от голода спас. И ведь не один он переборщил, услужливые дураки тоже ему помогли. Культура теплолюбивая, для нашей средней полосы непривычная и непроверенная, районированных сортов не было. Да и техника для нее особая нужна. Севооборот опять же. Кто их просил все поля ею засаживать? Сами же погнались за рекордами, выслужиться перед ЦК захотели. Но заврались и докатились до приписок, до воровства!
– Да ладно тебе… приписки – это еще не воровство.
– А что же это, по-вашему, – невинная шалость?! За эти приписки они получали премии, и немалые. Ордена, звания, квартиры, машины, бесплатные путевки. А скотина в это время с голоду дохла, кормов не хватало. Да еще и прошлогодняя засуха по всей стране. Вот вам и итог – перебои с продовольствием.
– Про Новочеркасск слышал? – решается кто-то самый отчаянный.
– Слышал. – В темноте не понять, кто из парней вопрос задал, но отвечать придется, раз уж взял на себя смелость разъяснять народу обстановку в стране. – Кто из вас помнит фамилии членов комиссии из ЦК, которые там порядок наводили?
Народ озадаченно молчит.
– Эх вы!.. А еще журналисты будущие. В «Правде» же их список печатали. Ну так слушайте внимательно. – Я делаю паузу и начинаю перечислять самые однозначные фигуры: – Шепилов… Полянский… Ильичев… – Договорить мне не дают.
– Хочешь сказать, что они еще тогда с заговором все задумали?!
Я снова выдерживаю многозначительную паузу:
– Не знаю. Но выводы, согласитесь, напрашиваются сами…
Ольга, поняв, что разговор у костра свернул куда-то не туда, резко меняет тему:
– Так, хватит уже вам про политику, давайте лучше песни петь.
– И правда, – подхватывают девчонки, – мальчики, ну сколько можно спорить?
С тем же пылом, что мы недавно обсуждали Хрущева, народ затягивает: «Днем и ночью от Карпат и до Курил…» Сейчас эта песня «Кеды» очень популярна – это практически неофициальный гимн туристов, припев которого знает каждый:
По всей земле пройти мне в кедах хочется,
Увидеть лично то, что вдалеке,
А ты пиши мне письма мелким почерком,
Поскольку места мало в рюкзаке.
«Кеды» сменяет «Черный кот», потом в ход идут «Старый клен», «А у нас во дворе» и даже «Пусть всегда будет солнце». Веселье у костра набирает обороты, поют абсолютно все, но мне лучше молчать с моими «исключительными» вокальными данными. Поэтому я просто слушаю, как поют другие. У Оли, например, оказался очень приятный голосок. Но вскоре я начинаю позорно зевать, а потом и клевать носом, усталость берет свое. Ухожу спать я по-английски, и моего исчезновения никто, кажется, не замечает. Заныриваю в свою палатку, скидываю кеды и блаженно растягиваюсь на одеяле. Хорошо-то как… Одежда вся пропахла костром, но этот запах совсем не раздражает, скорее даже убаюкивает.
Однако выспаться мне сегодня, видно, не судьба. Через какое-то время слышу сквозь сон, как кто-то пытается вломиться ко мне в палатку. Нет, ну что за наглость-то, ребята, а?! Я же специально лишнюю палатку тащил на себе в такую даль, чтобы выспаться нормально, не слушая чужой храп. Нашариваю рукой в изголовье фонарик и свечу им прямо в лицо нахалу. Упс-с… А это вовсе и не нахал, а… Оля Пылесос!
– Ты чего? – Спросонья мой голос груб и неприветлив.
А кто бы обрадовался, если бы его посреди ночи разбудили? Ольга молчит, застыв у порога, и только нервно покусывает ярко накрашенную губу… Накрашенную?! Я продираю глаза, всматриваюсь в ее лицо, перевожу взгляд на… И начинаю ржать. Давлю в себе смех, но остановиться не могу. Ольга мало того, что накрашена и с высоким начесом на голове а-ля бабетта, так она еще и одета в стиле Нади Кузякиной из фильма «Любовь и голуби». Крепдешиновый шарфик на шее, босоножки на каблуке и… розовая шелковая комбинация с кружевами, на тонких бретельках. Сквозь нее просвечивают крупные бордовые соски. В руках початая бутылка вина. Боже правый, да она никак пришла меня соблазнять?!
От моего лошадиного ржания Ольга вспыхивает, как маковый цвет. Отчаянным жестом срывает с себя шарфик и, комкая его в руке, пытается сказать мне что-то обидное. Но только открывает рот, хватая им воздух. Потом кривится, еле сдерживая слезы, тыльной стороной ладони стирает помаду с губ и пулей выскакивает из палатки. Слышу, как в темноте она спотыкается о колышек растяжки палатки, громко всхлипывает, шипит от боли и, прихрамывая, ковыляет прочь…
– Оля…
Я бы и рад перед ней извиниться за свой идиотский хохот, но все никак не могу перестать смеяться. Пробрало меня аж до слез. Незабываемая Надя Кузякина так и стоит у меня перед глазами. Господи, да кто же ее научил так соблазнять мужиков?! Где она только набралась этих глупостей?
Наконец, отхохотавшись, выползаю из палатки и вглядываюсь в темноту. Костер потушен, тишина. В палатках гаснут фонарики – кто-то тоже проснулся, но уже засыпает.
Бежать сейчас за Олей бесполезно – где ее искать в такую темень? Забилась куда-нибудь, дурочка, и давится горькими слезами, переживая свой позор. Или уже вернулась в палатку и лежит там, придумывая план мести. Ну, извини, староста, видно, не герой твоего романа. Я старый прожженный циник, которого не проймешь такими женскими приемами. Вот вроде и не давал повода, вроде и не приглашал ее на «рандеву», а все равно неприятно. Как теперь мне с ней общаться? Удрученно вздыхаю и снова укладываюсь спать. Утро вечера мудренее… завтра пойду мириться.
