– Ничуть. Его матерью была та несчастная, за которою я ходила, я сама, Миледи; которую отравили синильной кислотой, вы знаете, на Дворцовой улице… А кто отравил ее? Кажется мистер Карлтон!
– Карлтон! А зачем он отравил ее?
– О! Дорогая барыня, это ужасный удар для всей вашей благородной семьи. Она называлась…
– Ее звали Крав.
– Нет, не Крав, миледи.
– Ах, как же ее звали? – Сказала Лора, побледнев.
– Ее звали Кларисса Шесней, то есть мистрис Карлтон, потому что, говорят, она была его женой.
Лора, пораженная ужасом, опустилась в кресло.
Пеперфли, которая сама никогда не страдала излишней чувствительностью, думала, что с другими этого тоже не бывает и спокойно продолжала свой рассказ.
– Говорят об указаниях Провидения и тому подобных непонятных вещах. Если в этом деле нет этого указания, то его нет нигде. Все открыло письмо, миледи, письмо, написанное к мистеру Карлтону. Но вы знаете об этом, потому что, говорят, что вы его нашли в таком месте, где оно лежало много лет и что вы отдали это письмо леди Шесней. И вот это-то письмо было передано суду, который и арестовал мистера Карлтона.
Страшно было видеть Лору, глаза которой расширились: она была, как громом пораженная. Это письмо!.. Итак ее ревность погубила ее мужа!
– А теперь, бедная, дорогая леди, не огорчайтесь так, – сказала Пеперфли, – у каждого из нас есть свое горе; одни страдают нравственно, другие физически. Одни из нас страдают от своих мужей, другие оттого, что их не имеют. Но, что с вами? Вам дурно? Погодите, я знаю, как надо приводить в чувство. Это по моей части: самое лучшее в таком случае стакан грогу, если только в кухне есть огонь…
Она сдвинула с места свое громадное тело, чтобы поискать необходимое для составления благодатного напитка.
Лора, глаза которой бессознательно глядели в одну точку, была глуха и бесчувственна к тому, что происходило вокруг нее.
– Милая, молодая леди, разве вы не слышите меня? Четверть стакана грогу…
– Пойдем со мною, Лора, – прервал ее голос тихий, смягченный горем, пойдем со мною. – Ах! Бедное дитя мое, какой удар для всех нас! Но тысячу раз ужаснее для тебя! Иди со мною, Лора; с этого дня мой дом будет и твоим домом. Наш отец, кажется, предвидел этот удар, перед своей смертью.
Лора пришла в себя; она встала; глаза ее горели, лицо раскраснелось; она стала перед Дженни и угрожающим тоном закричала:
– Ты донесла на него! Ты изменнически показала это письмо суду, которое унесла от меня! О! Дженни, это бесчестное дело.
– Не я сделала это, Лора, – сказала тихо и грустно Дженни. – Донести на твоего мужа! Ах, я только хотела узнать эту страшную тайну и унести ее с собою в гроб.
– Лора, погруженная опять в прежнее отчаяние и утопая в слезах, припала головой к груди своей сестры и созналась, что она открыла сундук посредством отмычки. Угрызения совести овладели ею. Пеперфли поспешила удалиться, очень жалея о гроге, которым ей чуть не удалось полакомиться.
Глава XXIX
Допрос
Приблизительно в то время, как в Венок-Сюде был арестован Карлтон, леди Грей получила в Севиль-Ро телеграмму из Большого Венока на имя мужа. Хотя она могла догадаться, каково было ее содержание, она однако не открыла ее.
– Еще какой-нибудь повод, чтобы остаться несколько лишних дней около Люси! – Сказала она, смеясь, своему мужу, когда тот возвратился домой.
– Мистера Фредерика Грея нужно будет вытребовать сюда вооруженной силой! – Сказал Стефен Грей, вскрывая телеграмму… – Ах! Что это такое?
Он два раза тихо прочел телеграмму, потом громко прочел ее жене.
Станция Большой Венок 1 ч. ночи.
Фредерик Грей сэру Стефену Грею.
Тайна с синильной кислотой скоро откроется.
Приезжай как можно поскорее. Ты говорил мне, что хотел бы присутствовать при этом разбирательстве. Скажи матери, что я был прав.
– Что за странная история, – вскричал сэр Стефен. – «Скажи матери, что я был прав» – что это такое значит, Мери?
Леди Грей дала уклончивый ответ. Она никогда ни словом не заикнулась о тех подозрениях сына, которые она не могла оправдать и теперь не хотела говорить об этом.
– Поедешь ли ты, Стефен?
– Сию же минуту. Сегодня мне ничто не мешает, а я бы многим пожертвовал для того, чтобы доказать, что я всегда безукоризненно исполнял свою обязанность как доктор. Я, кажется, успею еще к первому поезду.
Фредерик, уведомленный раньше других о том, что происходило в суде, поехал на станцию Большой Венок, откуда послал телеграмму своему отцу. Он никак не способствовал открытию преступности Карлтона. Будь это в его власти, он, может быть, воспротивился бы этому, но раз эта преступность стала известна, он нашел необходимым, чтобы отец его присутствовал при разбирательстве дела.
Когда он вернулся из Большого Венока, предварительный допрос Карлтона продолжался в присутствии внимательной и взволнованной публики.
Его пока еще не судили, но хотели решить, оставить его под арестом или нет.
Никогда еще в Венок-Сюде не было такого волнения, даже в эпоху разбирательства дела о смерти мистрис Крав. Около здания суда собрались целые толпы народа, из которых лишь немногие могли поместиться в зале суда. Но все единогласно признали за Фредериком право присутствовать на суде как сыну того, которого некогда подозревали в столь преступной небрежности. Джон Грей находился уже в суде и Фредерику любезно предложили почетное место. В этот день все с особенным вниманием обращались с членами семейства Грей.
Допрос продолжался уже довольно долго. Мистрис Смит громогласно и без обиняков изложила все, что знала об этом деле, не стесняясь даже передать суду все свои предположения.
Ее не прерывали. Часто наши судьи, как и другие обыкновенные смертные, отличаются любопытством: они позволяли свидетелям говорить больше, чем можно было предполагать и, смотря сквозь пальцы законность того или другого показания, сами заменяют для себя закон.
Допрос Юдио уже начинался, когда входил Фредерик.
Обвиняемый, не в состоянии более воздерживать, прерывал ее поминутно, несмотря на замечания своего защитника, мистера Билитиера. Этот адвокат, которому неожиданно поручили защиту Карлтон, с которым он был в близкой дружбе, употребил все возможные усилия, чтобы благополучно повести его дело.
Карлтон твердо стоял на своем, не теряя присутствия духа. Он был очень бледен, но все в Венок-Сюде знали, что это был его обычный цвет лица. Временами он вставал со своего места, выходил из себя и пытался возражать. Глядя на него, всем приходила в голову мысль, что его место не на скамье подсудимых.
– Я протестую! – Сказал он уже в двадцатый раз в ту минуту, когда Фредерик Грей сел на свое место, – я протестую против показаний этой женщины. Я повторяю то, что уже говорил во время оно, что та больная женщина была мне совершенно чужда. Какую же пользу мог я ожидать от ее смерти? Весь вопрос заключается в этом, а не в чем-либо другом.
