– Хорошо, – сказала Дженни, – подождите, пожалуйста, ответа, если таковой будет.
И она в волнении пошла с письмом к своей сестре.
Несколько минут она колебалась, боясь отдать это письмо Лоре, чтобы еще больше не растревожить ее нервы, но потом решила, что не имеет права стать между сестрою и обвиняемым, что одна только судебная власть может при таких обстоятельствах перехватить переписку между мужем и женой.
Лора, которая, вероятно, слышала, как полисмен входил в дом, в волнении и ожидании приподнялась на своей кровати.
Дженни хотела приготовить ее к письму, чтобы не слишком взволновать, но Лора не терпела предисловий; она вырвала бумагу из рук Дженни.
Она открыла письмо и читала:
«Прости мне, Лора, бесчестие и несчастье, которые я навлек на тебя. В эту грустную минуту я думаю более о тебе, чем о себе. Все преступное, которое я совершил в этом печальном деле, Лора, все это я совершил, увы! Из любви к тебе.
Ввиду удостоверения, представленного сегодня на суде, мне кажется бесполезным отрицать мой брак с Клариссой Бошан. Но имей в виду, Лора, если я исповедуюсь, то только пред тобой одной; никому другому я не признаюсь ни в чем. Пусть они сами откроют истину, если смогут.
Я никогда не знал Клариссу иначе, как Клариссу Бошан; я никогда не знал, что она занимает в обществе положение выше учительницы. Она никогда не говорила со мною о своих родных и знакомых и я из этого заключил, что она одинокая сирота.
Я находил мисс Бошан красивой, очень красивой и в безумии тайно обвенчался с ней. Только узнав тебя, я убедился, что ошибся, приняв за любовь то, что было только почитанием.
С какой страстью любил я тебя! Ты это знаешь. О, нет! Ты этого не забыла!
Ты и она, вы были в одном городе! Страх за возможность быть открытым, боязнь, чтобы не узнала о моем браке и отчаянная мысль, что могу потерять тебя, все это свело меня с ума…
Лора, слушай меня! Такова неумолимая правда. С той минуты, возвращаясь к прошедшему, я и теперь думаю, что горе меня тогда с ума свело и я не был ответственен за свои действия.
И это все. Когда я опомнился после той ночи, мне все казалось, что это был страшный, необыкновенней сон.
Мне оставалось только одно: если возможно, сохранить все происшедшее в тайне, принять всевозможные меры предосторожности и возвести непроницаемую стену между собою и всем человечеством.
И ты, Лора, наконец, обезоружила меня и разрушила эту стену. О! Почему ты не питала полного и неограниченного доверия ко мне? Если тучи и затемняли нашу семейную жизнь, то, уверяю тебя честью, что эти тучи теперь рассеялись и что твои последние подозрения не имели никакого основания.
Если бы ты пришла ко мне и сказала: «Я хочу знать, что хранится в твоем сундуке, я бы без всякой задней мысли отдал тебе ключ, потому что в нем не было ничего такого, что бы я хотел скрыть от тебя или от кого бы то ни было другого, так, по крайней мере, мне казалось. Это письмо, которое ты, кажется, нашла там, я считал давно уничтоженным.
Но, найдя его там, почему ты не обратилась с ним ко мне? Почему ты пошла за объяснением к леди Дженни, а не ко мне? Муж должен был быть тебе ближе сестры.
Признал ли бы я правду? Это невозможно, но я бы нашел для тебя удовлетворительный ответ и узнал бы таким образом тот непостижимый факт, что Кларисса Бошан и Кларисса Шесней – одно и то же. Теперь я вспоминаю, что в лице Люси и даже в твоем лице есть что-то такое, что мне часто напоминало ее!
Но, моя дорогая, припоминая это письмо, я не хочу делать тебе упреков; напротив, я посылаю тебе полное и искреннее прощение. Твоя измена, я уверен в том, была невольной. Я также уверен, что ты глубоко жалеешь о ней; я прощаю тебя, Лора, всею силою моей души, которая любит тебя.
Я бы не мог заснуть, не объяснившись с тобой.
Пусть твои мысли и воспоминания обо мне не будут слишком строги, Лора!
Твой несчастный муж.
Л. К.»
Леди Дженни ответила полисмену, что пока ответа нет, но что леди Лора в этот день напишет мистеру Карлтону.
Полисмен возвращался в тюрьму, вежливо отвечая на поклоны, которыми удостаивали его со всех сторон как офицера, которому доверили такое важное дело. Многие обращались к нему с вопросами, но Болер был слишком осторожен, чтоб удостоить их ответом, и гордо продолжал свой путь.
На дороге его остановил маленький цирюльник Вилькс. Болер был с ним на дружеской ноге.
– Ах, Болер! Скажи мне, пожалуйста, дело начнется в десять или в одиннадцать часов?
– В десять часов, – ответил Болер, – если вы будете там часом раньше, я оставлю для вас место.
Приблизившись к тюрьме, полисмен заметил там какое-то волнение. Оттуда слышались голоса.
Вдруг несколько человек, видимо чрезвычайно взволнованных, вышли на улицу.
«Что случилось? – Подумал Болер, прибавляя шагу. – Что случилось?» – Спросил он первого, попавшего ему на глаза человека.
– Дело касается Карлтона; говорят он улизнул. В тюрьме страшная путаница.
– Улизнул! Карлтон улизнул?!
Болер сделал то, что делает тюремный смотритель, когда убегает арестант: не трогаясь с места, он открыл большие удивленные глаза, стараясь разрешить вопрос, который вдруг предстал перед ним: возможно ли, чтобы он, Болер, забыл по неосторожности запереть двери его камеры?
Глава XXXII
Мы уже сказали, что в это утро все были заняты тем, чтобы каким-нибудь способом получить место в зале суда, чтобы присутствовать при разбирательстве дела, которое должно было окончиться в этот день. Накануне вечером по городу ходили неопределенные слухи о свидетелях, которые будут выслушаны в этот день; говорили о появлении на суде леди Лоры Карлтон; говорили, что с нее снимут вопрос о том, каким образом нашла она это письмо. Хотя этому слуху не очень доверяли, он, однако, произвел сильное волнение, так что с рассветом все уже были на ногах, завтракая при лампе. Это, как мы уже говорили, было зимой и дни были очень коротки.
Стефен Грей, единственный из обитателей Венок-Сюда, жалевший Карлтона, всю ночь не переставал думать об этом несчастном человеке, заключенном в своей кельи. Мало найдется людей, у которых бы сердце было лучше и благороднее, чем у Стефена Грея.
Он не хотел участвовать в разоблачении этого темного дела, имевшего свою историю в прошлом; ему хотелось по мере возможности смягчить страдания преступника, каково бы ни было его преступление.
Наскоро позавтракав, он первым делом счел нужным отправиться со своим братом в тюрьму.
Они пришли как раз в ту минуту, когда Болер относил письмо к леди Лоре.
В одно время с ними пришел и защитник Карлтона. Дежурный полисмен, увидев их, позвал одного из служащих, приказав ему разбудить Карлтона.
