— Садитесь же, Бога ради, — сказал м-р Карлайл, присаживаясь напротив нее и, без сомнения, любуясь ее очками в черепаховой оправе. — Как Вам Уильям? Я, собственно, пришел для того, чтобы поинтересоваться Вашим мнением о его здоровье.
Она прижала руку к груди, пытаясь унять бешеный стук сердца и хоть немного успокоиться, прежде чем заговорить. Еще бы: она впервые оказалась с ним наедине.
— Все по-прежнему, — прошептала она, но потом, набравшись смелости, заговорила более открыто:
— Насколько я поняла, Вы как-то говорили, сэр, что покажете его другим врачам?
— Именно так. Я собирался свозить его в Линборо, к д-ру Мартину — кстати, он и развеялся бы немного — но на меня свалилось такое множество дел, что об этом просто некогда было подумать. Теперь я и сам не знаю, когда освобожусь.
— Позвольте мне свозить его, сэр, — просяще воскликнула мадам Вин. — Право же: мне кажется, нам нельзя терять время. Какие у Вас могут быть возражения? — быстро добавила она. — Вы можете смело доверить его мне.
М-р Карлайл улыбнулся.
— Я доверяю и ему, и Вам, — воскликнул он, — и полагаю, что это хорошая идея, при условии, что для Вас это не будет слишком хлопотно.
Слишком хлопотно! Когда на карту поставлена жизнь ее сына!
— Разрешите нам съездить сегодня, — попросила она, дрожа от нетерпения.
— Я спрошу, не нужна ли миссис Карлайл коляска с пони, — ответил он. — В ней будет гораздо удобнее, чем в переполненном железнодорожном вагоне.
Сердце ее зашлось от боли, когда он выходил из комнаты. Что же: капризы миссис Карлайл дороже, чем жизнь ее ребенка? После непродолжительной, но яростной внутренней борьбы она покорно сложила руки на коленях: разве так она собиралась нести свой крест? В последнее время она частенько задавала себе этот вопрос.
М-р Карлайл вскоре вернулся.
— Коляска с пони в Вашем распоряжении, мадам Вин. Джон отвезет вас в «Ройал», отель, в котором я всегда останавливаюсь во время поездок в Линборо; доктор Мартин живет неподалеку от него. В отеле можете заказать, что пожелаете: все это запишут на мой счет. Может быть, стоит там же и пообедать, чтобы Уильяму не пришлось слишком долго ждать обеда в пути.
— Хорошо, сэр. Благодарю Вас. Во сколько мы можем выехать?
— Как только пожелаете. Скажем, в десять часов? Вас устроит это время?
— Вполне, сэр. Большое Вам спасибо.
— За что? — рассмеялся м-р Карлайл. — За то, что Вы отправляетесь в весьма хлопотную для Вас поездку? Кстати, врачу причитается одна гинея, — сказал он, доставая кошелек.
— Право же, не стоит, — торопливо перебила она его. — Я хотела бы заплатить сама.
М-р Карлайл немало подивился такому предложению. Он молча положил на стол монеты достоинством в соверен и шиллинг. Мадам Вин густо покраснела: как она, гувернантка, могла забыться подобным образом?
Бедная, несчастная леди Изабель! Она вспомнила в это утро, как когда-то, много лет назад, ей были выделены три золотых соверена лордом Маунт-Северном, а другой человек щедро оставил бедняжке банкноту в сто фунтов. Тогда он любил только ее, любил, хотя об этом еще не было сказано ни слова. А теперь… и сердце ее пронзила острая боль.
— Вы можете напомнить доктору Мартину, что мальчик сложением пошел в мать, — продолжал м-р Карлайл, и лицо его осветилось на мгновение. — Возможно, это поможет ему при лечении. Он, кстати, сам говорил об этом, когда приезжал лечить его, год или два назад.
— Да, сэр.
Он ушел завтракать, а она бросилась в свою комнату и залилась слезами горя и отчаяния. Как она любила его теперь, как она жаждала его любви! Но теперь им уже никогда не воссоединиться: она для него — хуже, чем пустое место!
Тише, тише, миледи! Разве так несут свой крест смиренные страдальцы?
Глава 9
РУССКИЙ МЕДВЕДЬ В ВЕСТ-ЛИННЕ
М-р Карлайл говорил речь перед избирателями с балкона «Оленьей Головы», старинного, внушительного вида здания, в котором не было отбоя от постояльцев в славные, хотя и давно минувшие, времена почтовых лошадей. На старинном просторном балконе, выкрашенном зеленой краской, было вдоволь места для всех его друзей. М-р Карлайл был прекрасным оратором, слова которого ласкали слух и проникали в самое сердце слушателей. Впрочем, даже если бы он говорил с набитым ртом, заикался и запинался на каждом слове, приветственные крики и овации раздавались бы с такой же силой. М-р Карлайл был чрезвычайно популярен в Вест-Линне, даже без речей и возможного членства в парламенте. С таким же редким единодушием сплотился Вест-Линн против сэра Фрэнсиса Ливайсона.
Последний агитировал толпу в гостинице «Черный Ворон», но с куда меньшим блеском, ибо в этом здании балконов не было, и ему пришлось вылезать из окна второго этажа на эркер
[24] гостиничного холла. «Черный Ворон», хотя и был старой, респектабельной и весьма уютной гостиницей, мог похвастаться лишь оконными переплетами с боковыми навесками, увы, непригодными для произнесения речей перед публикой. Посему он довольствовался описанной выше «трибуной», не вполне удобной из-за своей узости, так что он не смел шевельнуть рукой или ногой без риска свалиться на поднятые головы своих слушателей. М-р Дрейк также спустился с ним на эркер, чтобы поддержать его с одной стороны. В первый день г-н адвокат поддерживал его с другой стороны, но только в первый день, ибо сей почтенный джентльмен, ростом не доходивший даже до плеча м-ру Ливайсону или м-ру Дрейку, обладал такой толщиной, которой его товарищи могли бы достичь, разве что слившись воедино, а затем приумножив объединенную телесную мощь раз в пять. Неудивительно, что у него возникли некоторые сложности с возвращением в гостиницу. В конце концов, друзьям удалось доставить его обратно: м-р Ливайсон тащил его за руку из окна, а м-р Дрейк толкал сзади, в то время как внизу добровольные спасатели готовили лестницу, под хохот многочисленных зевак. После благополучной посадки толстяк вытер пот и поклялся себе никогда более не вылезать из окон, после чего в это рискованное предприятие пускались только сэр Фрэнсис и м-р Дрейк. Кстати, незадачливый адвокат носил фамилию Рубини — искаженную Ройбен, если верить злым языкам.
Итак, Фрэнсис Ливайсон вовсю ораторствовал (оратор из него, кстати сказать, был никудышний) перед смеющейся, свистящей, стонущей и аплодирующей толпой, которая запрудила всю улицу. На что не приходилось жаловаться сэру Фрэнсису — так это на недостаток публики, ибо Вест-Линн поставлял ее в изобилии: считанные единицы встречали его приветственными криками, а подавляющее большинство — насмешками и свистом. В описываемый нами день толпа была необыкновенно густой, ибо м-р Карлайл как раз закончил свою речь в «Оленьей Голове», и его слушатели спешно влились в ряды тех, кто слушал его противника.
Но вдруг толпу местных жителей, вовсю толкавшихся локтями и наступавших друг другу на ноги, рассеяло внезапно подкатившее ландо. Лошади были украшены красными и фиолетовыми розетками. В ландо сидела весьма красивая дама. Стоит ли объяснять проницательному читателю, что это была миссис Карлайл. Впрочем, не так-то легко было пробиться через это многолюдье: ландо двигалось со скоростью улитки, а иногда и совсем останавливалось. Сэр Фрэнсис Ливайсон также прервал свою речь, чтобы дать толпе успокоиться. Он не поклонился Барбаре, ибо помнил, чем закончилась для него встреча с мисс Карлайл, а купание в пруду начисто вымыло из него всю наглость. Он стоял неподвижно, не глядя ни на Барбару, ни на кого-либо вообще; он просто ждал, пока стихнет шум.
