— Он и без того им должен.
— Но ведь он старший сын папа, имение должно принадлежать ему со временем.
— Должно.
Это слово было произнесено со значительным ударением, и Мария вспыхнула: она дотронулась до болезненной струны в тайной глубине ее сердца.
— Было бы так несправедливо лишить имения Уильфреда, Маргарет, — сказала она, и голос ее понизился до шепота, потому что она коснулась предмета, о котором не осмеливалась говорить. — Он старший. Почти все состояние папа принадлежало нашей матери; наверно, он не захочет лишить этого Уильфреда.
— Лавочники, вероятно, не думают, чтобы это было так, — заметила мисс Бордильон принужденным тоном. — Я нисколько не стесняюсь и говорю то, что может служить обвинением леди Аделаиде.
— Вы думаете, что это виновата она?
— Да, виновата она. Она довела мистера Лестера до стесненных обстоятельств, и она раздражает его против сына. Мария, я не думаю, чтобы она позволила мистеру Лестеру помочь Уильфреду или даже завещать ему деньги его матери.
— Она, должно быть, ужасно несправедлива. Я знаю, что она такова в мелочах, но в этом… Есть ли у нее совесть, Маргарет?
Совесть вообще из материала очень упругого, — возразила мисс Бордильон с улыбкой. — Вот, Мария, все, что я желала сказать о леди Аделаиде, и я, право, не знаю, как я решилась сказать так много. Все это достаточно известно Дэншельду, и мы не можем ожидать, чтобы мясники и булочники занимались благотворительностью вопреки своим собственным выгодам.
— Неужели вы обходитесь без сахара и масла, Маргарет, для того, чтобы помогать Уильфреду и его жене?
Маргарет обходилась и без других вещей, но небрежно отвечала на это замечание:
— Что ж? Это маленькое самоотвержение, Мария; будь так добра и сохрани эту тайну.
— Зачем это должна быть тайна? Вы боитесь оскорбить папа?
— Да, хотя, может быть, не в том смысле, как ты думаешь. Мне не хотелось бы оскорбить его и я не должна этого хотеть; вспомни, что я живу даром в доме, принадлежащем ему; я хотела платить ему, когда он взял тебя к себе, но он смеялся надо мной. Я только боюсь, что если узнают, что я или кто-нибудь помог Уильфреду, в доме его отца о нем будут думать еще с большей жестокостью.
— Маргарет, что будет с ними?
— Не знаю, боюсь думать. Ты видишь, отложив в сторону денежные сбережения, что некому подать Уильфреду руку помощи, чтобы помочь ему выйти из его настоящего положения. Говорили о казенном месте; он употребил бы все старания, чтоб занимать как следует это или всякое другое место, я в этом уверена, но как он его получит теперь, когда отец вооружен против него? Как я желала бы, чтобы лорд Дэн сделался его другом!
— А пока они умирают с голоду!
— За исключением того немногого, что я могу им дать, а это действительно очень немного. Когда содержишь два хозяйства на сто фунтов в год, — продолжала Маргарет с попыткой веселости, — тебе нечего удивляться, что сахар и масло должны считаться для меня недоступной роскошью. А хуже всего то, — и тон ее сделался серьезен, — что Уильфред считает все это варварской несправедливостью, и в сердце его накопляется вражда.
Эти слова напомнили Марии то, о чем она пришла говорить.
— Маргарет, я желала спросить вас… до вас дошли слухи, распространившиеся об Уильфреде, то есть, что его видали ночью в лесу лорда Дэна?
— Шш! — перебила мисс Бордильон, осматриваясь вокруг с движением, похожим на страх.
— Стало быть, вы слышали! О, Маргарет, скажите мне! Вы думаете, что это справедливо?
— Я думаю, что слухи всякого рода. Мария, могут быть и ложны и справедливы. Нам лучше всего не знать их.
— Маргарет, я пришла в эту бурную ночь спросить вас, — жалобно сказала Мария. — Я была принуждена придти, я не могла оставаться спокойна. Вы знаете что-нибудь наверное?
— Не знаю, — спокойно отвечала она, — и тонкому слуху Марии показалось, что Маргарет вдруг сделалась спокойна и холодна.
— Я встретила его сейчас с ружьем. Я не знаю, что он делал с ним в такую пору. Он сказал, что ему дано это ружье взаймы. Правда ли это?
— Я ничего об этом не знаю. Вероятно, это правда.
— Он сказал мне, что вы помогли ему купить позволение охотиться в лесу.
— Это правда.
— Если бы Уильфред сделал что-нибудь дурное, я думаю, это убило бы меня, — прошептала Мария, поднимая свое бледное и умоляющее личико.
— Это убило бы Эдифь.
— А разве вы не выведете меня из изумления, Маргарет?
— Мария, пойми меня. Я решительно ничего не знаю об этом, я только слышала, что разнеслись слухи, не делающие чести Уильфреду. Я не думаю, чтобы они были справедливы, я надеюсь, что они несправедливы и хорошо будет, если ты и я не будем их знать.
— Это не выводит меня из недоумения, — со вздохом сказала Мария.
— Я скажу тебе, что я выведу тебя сейчас из моего дома, — смеясь, сказала мисс Бордильон, — а то ты не попадешь сегодня домой. Послушай, какой ветер.
Мария впала в самую унылую задумчивость, размышляя обо всем, что она слышала и видела, обо всем, чего она боялась. Но мисс Бордильон не дала ей времени предаться этим размышлениям. Она велела позвать садовника Лестера, пожилого человека, который жил возле, и отправила Марию домой с ним и со своей горничной.
При переменчивом настроении духа, свойственном молодости, при проказах, которые играл с ними ветер, усилившийся, когда взошла луна, Мария пришла в замок с веселым смехом, держа в руках свою шляпку, с которой вуаль унесло ветром, и с растрепанными волосами.
Глава XVII
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
Такой ночи почти не помнили дэншельдские старожилы. Ветер был страшный. То он носился по воздуху с порывистым ревом, то потрясал высокие трубы, срывал ставни, то заставлял немногих пешеходов, осмелившихся выйти из дома, шататься или падать. Если бы не ветер, ночь была бы так светла, как день, потому что большая, чистая луна сияла на небе, но тучи, бешено носившиеся мимо нее, постоянно затемняли ее сияние, бросая на землю мрачную тень. Даже причудливые порывы ветра, когда туч не было, как будто скрывали лучи луны и затемняли их.
Группа мужчин собралась в буфете «Отдыха Моряков». Конечно, они были укрыты от бури, но дом одной стороной выходил к морю и точно покачивался и выл вместе с ветром. Ричард Рэвенсберд, ничуть не казавшийся старше, чем в то время, когда вы его видели в последний раз, суровый, спокойный, флегматичный, как и прежде, услуживал своим посетителям и, по обыкновению, говорил весьма мало. Рэвенсберду посчастливилось в «Отдыхе Моряков». Он и его дом были безукоризненны. Он старался приобрести и приобрел уважение всего Дэншельда. Если целью его было уничтожить подозрение, связывавшееся с его именем, то он достиг ее, и даже гнездо сплетен — таможенная караульня — стало бы подозревать кого угодно в городе или в графстве виновным в том великом преступлении, только не хозяина «Отдыха Моряков».
