Открытия Пастера изменили медицинскую науку во многих отношениях, но самое непосредственное воздействие они оказали на понимание процесса развития хирургических раневых инфекций. Первыми пациентами, ощутившими на себе преимущества нового подхода к этой проблеме, были те, кто подвергся ампутации – наиболее распространенной операции в то время. В 1867 году в статье под названием Hospitalism («Госпитализм») сэр Джеймс Симпсон из Эдинбурга, изобретатель анестезии хлороформом, привел вызывающие некоторое разочарование статистические данные относительно этих процедур. Он изучил результаты более двух тысяч ампутаций конечностей, проведенных в госпиталях Великобритании, и обнаружил, что сорок один процент пациентов умирали, если операцию им делали в больнице, где более трехсот кроватей; основной причиной смерти была инфекция. Из двухсот пациентов, ампутации которых проходили вне стационара в сельской местности, умерли только одиннадцать процентов. Показатели послеоперационной смертности были высокими во всех больницах Европы: в Париже – шестьдесят, в Цюрихе – сорок шесть и в Глазго – тридцать четыре процента, эквивалентными данные были в Берлине, Мюнхене, Копенгагене и других континентальных городах. В Америке дела обстояли не намного лучше. В центральной больнице Массачусетса летальные исходы от ампутаций составили двадцать шесть процентов, а госпиталь Пенсильвании сообщил о двадцати четырех процентах. Симпсон был прав, предупреждая: «Человек, лежащий на операционном столе в одном из наших хирургических отделений, подвергается большему риску умереть, чем английский солдат в битве при Ватерлоо». Одним из результатов септической бойни стало уничтожение имеющих самую плохую репутацию лечебных заведений в нескольких европейских городах, некоторые из них были снесены.
Опасность развития сепсиса не позволяла достичь желаемых результатов от операции, несмотря на открытие анестезии. Угроза заражения делала невозможной вмешательство в глубокие полости тела, исключая чрезвычайные ситуации. По этой причине операции ограничивались ампутацией конечностей и удалением опухолей грудной клетки и других частей тела. Из 1924 хирургических вмешательств, выполненных в центральной больнице Массачусетса между 1847 и 1870 годами, 1098 составляли ампутации, 237 были связаны с раком молочной железы и практически все остальные затрагивали относительно поверхностные структуры организма. Процент инфицирования был высоким во всех категориях, как и смертность.
Сэр Фредерик Тревес, один из ведущих хирургов Англии конца девятнадцатого – начала двадцатого веков, получил образование в Лондоне в начале 1870-х годов. В возрасте около пятидесяти пяти лет он оставил практику и посвятил все свое время делу, в котором проявил такой же талант и умение, как в своей операционной: он стал писать книги и очерки, многие из которых рассказывали о его профессиональной жизни хирурга, а также впечатлениях, полученных им в путешествиях по миру. Из-под его пера вышел такой шедевр, как «Человек-слон». Следующее эссе из серии классических рассказов, частью которой является это произведение, носит название «Старая приемная». В нем этот одаренный писатель описывает операционную Лондонской больницы, какой она была до того, как мир узнал учение Пастера:
Лечение было весьма примитивным. Хирург был суров. Такое отношение он сохранил с тех времен, когда операции проводились без анестетиков, и ему приходилось быть резким, сильным, быстрым и не обращать никакого внимания на ощущения пациента. Боль была его непременным спутником. Она была прискорбной составляющей самой болезни. Избежать ее было невозможно…
В печи операционной всегда горел огонь, невзирая на время года и суток, поскольку он должен был быть всегда под рукой для нагрева утюгов, которые хирурги использовали для прижигания ран и остановки кровотечения, как поступали врачи еще со времен Елизаветы. Антисептиков тогда не было. В палатах свирепствовал сепсис. Практически все крупные раны были инфицированы и гноились, что и являлось наиболее распространенным предметом разговора, так как это была самая очевидная особенность работы хирурга. Гной классифицировался по степени зловредности. «Доброкачественный» считался довольно хорошим признаком, им можно было почти гордиться. «Кровянисто-гнилостный» не только отличался отвратительным внешним видом, но являлся прискорбным знамением, в то время как «ихорозный» гной представлял собой наиболее злокачественную трансформацию тканей.
Не было ни одного пациента, не подвергшегося заражению. Действительно, чистота была недостижима. Она считалась противоестественной и необычной. Палач тоже может делать себе маникюр перед тем, как рубить головы. Хирург оперировал в одежде, напоминавшей сюртук из черной ткани. Он был жестким от крови и грязным от многолетнего использования. Множество омерзительных пятен на нем являлось убедительным доказательством мастерства хирурга. Конечно, я тоже начинал свою хирургическую карьеру в таком сюртуке и очень гордился этим. На раны накладывали повязки из корпии, пропитанные маслом. И масло, и материал были однозначно и откровенно септическими. Корпия – это нити, нащипанные из износившегося хлопкового постельного белья и прочей ветоши. Современный механик, вероятно, выбросил бы их, посчитав слишком грязными, чтобы протирать ими детали автомобиля.
Сопровождающее гнойные раны зловоние в палатах забыть было нелегко. Я до сих пор могу вспомнить его без малейшего труда. В каждой палате была одна общая губка. Этим пропитанным гноем предметом и когда-то чистой водой из тазика омывались по очереди все раны пациентов палаты два раза в день. Данный ритуал уничтожал все шансы больного на выздоровление. На моей памяти был случай, когда целая палата была уничтожена госпитальной гангреной. Сегодняшний студент ничего не знает об этом заболевании. Он никогда не сталкивался с ним и, слава богу, никогда уже не встретит его в своей практике. Люди часто говорят, как прекрасно, что благодаря хирургии пациенты могли выжить в те дни. На самом же деле, не умирали лишь немногие из них.
Отношение населения к больницам и их работе в те времена, о которых я пишу, можно проиллюстрировать таким случаем. Мой хирург поручил мне получить у женщины разрешение оперировать ее дочь. Операция предполагала разрез небольшой величины. Беседа с матерью проходила в приемной. Я очень подробно обсудил с ней процедуру, как мне казалось, в сочувствующей и внушающей надежду манере. После того как я закончил свою речь, я спросил, согласна ли она на операцию. Она ответила: «О! Конечно, можно сколько угодно рассуждать о согласии, но кто должен платить за похороны?»
От всего этого гнойного ужаса и брутального безразличия хирургов мир избавил Джозеф Листер, который перенес плоды исследований Пастера из области фундаментальной науки в операционные и хирургические отделения больниц Европы. Как и многим из ученых медиков, о которых уже было рассказано в этой книге, ему сначала поверили лишь немногие из его коллег, в то время как остальные высмеивали и отвергали его идеи. Потребовались десятилетия, чтобы его работу оценили, и наука, финальным аккордом трудов Джона Хантера, вошла в операционную полноценным партнером хирургии. Как ни странно, его правоту окончательно признали только после того, как необходимость в его методах предотвращения инфицирования при хирургическом вмешательстве отпала. К тому времени были найдены лучшие способы, и все они основывались на оригинальной идее Листера, что обнаруженные в продуктах брожения Луи Пастером микробы могут послужить ключом для определения причины возникновения инфекции в ранах.
