Тому, что англичане так неохотно применяли или даже вовсе не воспринимали антисептику, было несколько причин. Среди них, конечно же, и тот факт, что методы Листера были настолько сложны, что многим, кто их пробовал, просто не хватало терпения соблюсти все правила. Но главная проблема была связана с наукой, точнее, с общим низким уровнем ее развития в Англии даже три четверти века спустя после смерти Джона Хантера. Научные наследия Хантера и Галена имеют нечто общее: их самые важные принципы особенно ярко проявляют свою значимость не столько при их соблюдении, сколько при их нарушении. Положение дел на тот момент прекрасно описал проницательный редактор в начале 1878 года в одном из выпусков «Ланцета»:
Истина заключается в том, что это скорее научный вопрос, чем проблема хирургии, вот почему с энтузиазмом встреченная немецкими учеными и с трудом принятая частично подготовленными шотландцами антисептическая доктрина никогда не была хоть в какой-то степени понята и оценена сдержанными и прагматичными английскими хирургами. К счастью для их пациентов, они в течение долгого времени практиковали значительную долю антисептической системы, полагаясь на свой чисто английский инстинкт; подобно тому, как прекрасная леди говорила прозой, не догадываясь об этом.
Ситуацию, описанную редактором «Ланцета», прекрасно иллюстрирует пример вышеупомянутого Лоусона Тайта, имевшего на зависть низкий уровень инфицирования в серии гинекологических операций, при выполнении ни одной из которых, как ему казалось, он не соблюдал правила, продиктованные бактериологической теорией. В 1887 году в своей программной речи, обращенной к филиалам Британской медицинской ассоциации Бирмингема и графства Мидленд, он отверг возможность обоснованности бактериальной теории возникновения заболеваний, произнеся знаменательные слова: «Применение выводов, полученных из лабораторных химических колб с мясным бульоном, к процессам, протекающим в живых тканях, – это сущий вздор» и «Мне нет никакого дела до микробов». Он насмехался над концепцией Листера и выражал презрение к его идее бактериального заражения, лежащей в основе разработанной им доктрины: «Когда Листер достигает успеха в хирургии своим простым способом и тем более, когда на сцене появляются его немецкие ученики, полные энтузиазма и совершенно свободные от предубеждений, я сомневаюсь и невольно испытываю опасения». Он неоднократно предлагал перевязать раны высохшими гнойными повязками, просто чтобы уличить Листера во лжи. Он приписывал высокий уровень исцелений в своей практике активному использованию дренажных трубок и абсорбирующим выделения повязкам, а также своему личному «чисто английскому инстинкту». Последнее обстоятельство на самом деле было гораздо важнее прочих. Известно, что Тайт тщательно мыл руки перед операцией и настаивал на очищении оборудования и инструмента в большом количестве горячей воды с мылом. Хотя он, возможно, и не верил, что бактерии вызывают нагноение, тем не менее он волей-неволей уничтожал их, прежде чем они могли попасть в хирургические раны. Он неосознанно проводил профилактику, позже известную как асептика. В один прекрасный день он сильно огорчился, обнаружив, что полученные им результаты стали убедительным доказательством той самой теории, которую он стремился высмеять.
Был еще один важный фактор, тормозивший распространение методов Листера среди английских и американских медиков: они оказывали упорное сопротивление мощному и, в конечном счете, всеобъемлющему движению, которое уже начало проникать в немецкую хирургию. Я имею в виду новые приоритеты: осторожно и скрупулезно выполненные операции с применением антисептиков и анестезии приходили на смену быстрым, до мельчайших движений отточенным манипуляциям. Оправданно трудоемкая оперативная техника самого Листера была примером грядущих перемен. Время впечатляющих спектаклей с демонстрацией мастерства приближалось к концу. Теперь не было необходимости ампутировать ногу за тридцать секунд, как это делал Роберт Листон, чтобы вызывающий воспаление кислород не успел попасть в рану, а больной пациент не успел высвободиться из железных тисков, удерживающих его мускулистых помощников. Профессия хирурга нуждалась в специалистах нового типа – осмотрительного научного технолога, который обращался бы с человеческими тканями деликатно и бережно, без применения грубой силы с ослепительной скоростью. Такими хирургами были Фредерик Тривз в Англии и Уильям Стюарт Холстед в Америке. Их концепция все больше становилась частью повседневной медицинской практики, так же, как бактериальная теория и научный подход в целом. Хирург старого образца был скорее театральным исполнителем, чем экспертом в нарушениях физиологии. И конечно, он не был ученым. С внедрением методов Листера многие опытные хирурги стали чувствовать себя отставшими от жизни стариками, на смену которым идет молодое поколение с талантами и навыками, не имеющими ничего общего с теми, что когда-то позволили их учителям добиться своего успеха. Эпоха отживших свой век хирургов заканчивалась, но они были полны решимости отложить свою отставку до тех пор, пока это возможно.
Тем не менее даже в госпитале Королевского колледжа к концу 1870-х годов появились некоторые признаки того, что по-прежнему яростное сопротивление антисептической доктрине начало ослабевать под напором неопровержимой научной правоты Листера. Старший профессор Джон Вуд посетил его больных и был настолько впечатлен увиденным, что в ноябре 1878 года обратился к Листеру с просьбой о помощи в применении антисептической технологии при выполнении двух операций – удалении зоба и опухоли яичников. Оба пациента выздоровели без каких-либо осложнений. Хотя Вуд был на три года старше Листера и слишком закостенел в своих профессиональных навыках, чтобы менять их, он поверил в справедливость бактериальной теории. Это было особенно замечательно потому, что именно его все прочили на место, которое занимал теперь его соперник, при этом он был одним из самых ярых противников Листера. В сложившихся обстоятельствах, возможно, можно извинить его довольно резкое утверждение, что в Германии антисептики нужны потому, что «немцы грязные люди… в Англии в них нет никакой необходимости».
Однако другие ведущие лондонские хирурги, подобно Вуду, начали признавать достоинства не только практического применения методов Листера, но и убедительность принципов, вытекающих из бактериальной теории. На встрече, состоявшейся в больнице Сент-Томаса в декабре 1879 года, Листера приветствовали те же люди, которые когда-то были его оппонентами. В 1883 году Александр Огстон, бывший ученик из Абердина, написал ему письмо, под которым вполне мог бы подписаться любой из постоянно возрастающего числа его последователей: «Вы изменили хирургию, особенно оперативную хирургию, превратив ее из рискованной лотереи в безопасную, основанную на науке область медицины; вы лидер современного поколения хирургов-ученых, и каждый рассудительный и достойный профессионал, особенно в Шотландии, относится к вам с нечасто встречающимся уважением и преклонением». Вскоре после этого королева Виктория посвятила Листера в рыцари. По иронии судьбы, это произошло в тот же год, когда он, стоя с Томсоном на лестнице Королевского колледжа, был на грани отчаянья из-за того, насколько медленно мир постигал его учение.
С этого момента фортуна решительно повернулась лицом к нему, скорее, даже лицом к науке. Призы и награды посыпались на только что посвященного сэра Джозефа со всех сторон. Теперь он стал рыцарем Прусского ордена и кавалером Датского ордена, получил медали и различные почетные звания, среди которых была докторская степень от Оксфорда и Кембриджа, институтов, в которые сорок лет назад Листер не мог поступить из-за своей принадлежности к религиозному обществу квакеров. Он был награжден премией Франции Будэ за применение открытий Пастера в медицине и орден Пруссии за заслуги. Медицинские общества по всему миру тут же сделали его своим почетным членом.
