Гипотетический защитный ров, некоторая скрытность, присущая ему в периоды обострения наркотической зависимости, его внушительный международный авторитет – все это только увеличивало дистанцию между ним и большинством других людей. Тех, кому представлялся случай сблизиться с ним настолько, чтобы неожиданно для себя обнаружить в нем деликатность и сердечность, было немного. Хойер и некоторые другие его коллеги оставили трогательные описания проявлений по отношению к ним огромной доброты и братской привязанности этого одинокого человека, которому, на самом деле, просто не удавалось преодолеть холодность и отстраненность собственной натуры.
Психиатры, как любители, так и профессионалы, на протяжении полувека жонглировали различными теориями в попытках интерпретировать эмоциональную жизнь Холстеда. Вы и сами можете предположить некоторые из вариантов. Достаточно взглянуть на своеобразный брак, отношения с Уэлшем, зависимость от наркотиков, спасение сестры и матери, явное изменение характера между Нью-Йорком и Балтимором и даже выбор профессии хирурга, не говоря уже о его одержимости работой. Список очень длинный и вполне объективный. К счастью для моего авторитета, эта глава подходит к концу. В противном случае, я, подобно многим другим, поддался бы искушению выдвинуть свою версию психоанализа Холстеда и показался смешным. Безопаснее придерживаться уже проверенных фактов.
Я не знаю ни одного примера, более ярко характеризующего разницу между хирургией до и после Холстеда, чем описание Харви Кушинга своего первого рабочего дня в больнице Джонса Хопкинса в качестве его ассистента. После окончания учебы в Йельском университете Кушинг отправился в Гарвардскую медицинскую школу и окончил обучение в 1895 году. В течение года он проходил стажировку в Массачусетской центральной больнице, после чего был принят Холстедом на обучение хирургии. Хотя он приехал в Балтимор из одного из ведущих медицинских центров Америки, поступление в больницу Хопкинса стало для него переходом от кровавой помпезности хирургии девятнадцатого века к чистой физиологии двадцатого. Кушинг вспоминал:
Обстановка в J.H.H. была довольно необычной по сравнению с той, что я наблюдал в Массачусетской центральной больнице. Постоянные обсуждения патологии и бактериологии, о которых я знал очень мало, заставляли меня первые месяцы проводить все ночи в кабинете хирургической патологии в старом здании патологического отделения, изучая образцы с немецким учебником в руках… После хаоса в М.G.H.
[26] меня больше всего поразил случай, когда мой новый начальник пришел однажды в палату «Г» и, как бы извиняясь, спросил, может ли он осмотреть конкретную пациентку. Потратив целый час на недавно поступившую больную раком молочной железы, он ушел, сказав, что устал и больше ничего не сможет сделать сегодня. Если бы он пожелал и попросил разрешения оперировать, он мог бы удалить грудь, поручить зашить рану и выполнить трансплантацию кожи кому-нибудь из врачей, а потом забрать ткани для дальнейшего изучения под микроскопом, изготовления бесчисленных образцов и бесконечного осмысления данных.
Позже Кушинг поступил на факультет Хопкинса, где шел от одной победы к другой как хирург, исследователь и педагог. Поскольку Холстед занимался всеми пациентами больницы, страдающими от опухоли головного мозга, на основе произведенных клинических исследований Кушинг разработал основные принципы, которых легли в основу новой специальности – нейрохирургии. Отказавшись от должности профессора в нескольких ведущих университетах, он принял предложение, поступившее из Гарварда, и стал первым руководителем новой больницы Питера Бента Бригэма, где учредил программу обучения и создал атмосферу сотрудничества по образу и подобию медицинского центра Хопкинса. Когда он ушел в отставку в 1933 году, на смену ему пришел Эллиот Катлер. Вот как много лет спустя Кушинг описывал Катлеру свое посвящение в новый мир хирургии в больнице Хопкинса:
В день приезда он не был допущен в операционную, хотя одну пациентку из его палаты надо было прооперировать. Молодой Кушинг с опасением наблюдал, как прошли два, а потом и три часа, а великий мастер [Холстед] продолжал с ювелирной точностью выполнять манипуляции, стараясь не травмировать ни одной лишней клетки больной. Наконец, когда пациентку вернули в палату через четыре с половиной часа в операционной, юный Кушинг был наготове со средством для приведения в сознание и другими лекарствами, которые обычно давали хирургическим пациентам, когда он стажировался в Массачусетской центральной больнице. Он уже собирался использовать медикаменты, которые в M.G.H. предписывали всем больным, чья операция длилась всего несколько минут, а не часов, когда доктор Холстед вошел в палату. Доктор Кушинг произнес: «Я собираюсь выполнить обычную процедуру».
Заметив, что больной находится в положении Тренделенбурга [используется при лечении шока], доктор Холстед спросил: «Моей пациентке плохо? Странно. Давайте посмотрим на нее». Обследование показало нормальную частоту пульса и нормальное дыхание. Затем он увидел шприц и поинтересовался: «Что вы собираетесь ввести?» – «Стрихнин, – ответил Кушинг, – ей это поможет».
Доктор Холстед задал третий вопрос. «Каким образом, вы думаете, стрихнин подействует на пациентку?» Кушинг, получивший образование в институте, где главными достоинствами были хорошая память и исполнительность, не мог ответить. Тогда доктор Холстед порекомендовал ему почитать о стрихнине. «Если то, что вы узнаете, убедит вас, что стрихнин полезен для пациентки, непременно используйте его», – резюмировал Холстед. Молодой Кушинг никогда не давал стрихнин своим пациентам и усвоил важнейший урок: никогда ничего не делай с больным, не понимая, зачем и почему.
Именно эти «зачем» и «почему» связывают Уильяма Стюарта Холстеда с когортой его выдающихся предшественников в научной медицине. Достижения всех поколений медиков, начиная с врачей, исповедовавших принципы Гиппократа и побуждаемых любопытством и прагматической потребностью в знаниях, сделали возможным исцеление многих болезней. Урок, полученный Кушингом в первый день в Балтиморе, это не что иное, как принцип, который Уильям Холстед примером всей своей жизни пропагандировал среди американских хирургов, которые следовали за ним.
Самого Холстеда часто одолевали разнообразные не очень тяжелые заболевания. Конечно, его периодическое отсутствие в больнице иногда было связано с его зависимостью, но время от времени оно было результатом его восприимчивости к респираторным инфекциям и других проблем со здоровьем. В 1919 году он заболел бронхитом и не выходил из дома целых два месяца: в феврале и марте. Однако весной стало очевидно, что он не выздоровел полностью, и даже целого лета, проведенного в любимых холмах Хай Хэмптона, не хватило, чтобы восстановить его силы. Затем, все еще ослабленный осложнением после бронхита, он почувствовал симптомы, характерные для желчнокаменной болезни, и вернулся в Балтимор в конце августа в довольно плохом состоянии. Второго сентября его оперировал один из бывших младших хирургов Ричард Фоллис, который извлек камни и удалил желчный пузырь. Выздоровление шло медленно. Возникли сложности, связанные с дренажом желчи через шов, но дело постепенно пошло на лад, и пациент наконец восстановился.
