Новая система обучения не ограничивалась профессиональной подготовкой студентов-медиков. Она включала программу повышения квалификации в форме интернатуры, предоставление места жительства, а также поощрение всех стажеров к исследовательской работе, независимо от того, получили они степень доктора медицины или нет. Головной университет должен был стать центром изучения научной медицины; с этой целью между академическим корпусом и клиникой поддерживалось постоянное тесное взаимодействие. Между университетом и учебной больницей также было установлено всестороннее сотрудничество, при этом управляли больничным персоналом руководители различных отделений факультета. Таким образом, профессор хирургии университета, например, назначался директором хирургического отделения больницы. Эта должность позволяла ему контролировать назначение всех штатных хирургов, обеспечивая необходимый уровень компетентности и качества преподавания.
Начиная высокими требованиями к поступающим в университет абитуриентам и заканчивая такими вопросами, как исследования и контроль качества врачебного персонала, пришедший на смену прежнему тип медицинского образовательного учреждения не только гарантировал подготовку прекрасных специалистов, но и способствовал формированию новых умонастроений, которые оказывали влияние на жизнь врача с первых минут учебы в колледже до дня его выхода на пенсию. В такой академической атмосфере молодежь не только изучала самые передовые достижения медицинской науки, но и использовала свои знания в лечении больных. Таким образом складывался современный образ целителя: вечного студента со своими надеждами, стремлениями и идеалами.
Отчет Флекснера и деньги Рокфеллера изменили направление американской благотворительности так же, как и характер системы образования. С этого времени медицинские учреждения стали бенефициарами финансовых средств, которые прежде поступали в другие общественные заведения, в основном в богословские школы. Похоже, что такая ситуация отражала серьезные изменения в приоритетных задачах страны. С тех пор данная установка не менялась, в результате чего вновь реорганизованные и недавно созданные медицинские образовательные заведения и больницы стали основными получателями государственных субсидий вплоть до начала следующего столетия.
Первыми институтами, воспользовавшимися щедростью и рекомендациями Совета по всеобщему образованию, были университеты Чикаго, Колорадо, Айовы, Орегона, Рочестера, Вирджинии и Вашингтона в Сент-Луисе, а также Колумбия, Корнелл, Дьюк, Гарвард, Макгилл, Тулейн, Вандербилт, Вестерн Резерв и Йель. Центру Хопкинса также была выделена значительная сумма. Другие образовательные учреждения ориентировались на балтиморский стандарт и настолько улучшили качество своей работы, что некоторые из них начали привлекать преподавателей, окончивших Университет Хопкинса, тем самым все более укрепляя структуру, которую они создавали.
Долгосрочный результат этих событий в 1970 году хорошо описал медицинский историк Джон Филл из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе: «Работа выдающихся сыновей Университета Хопкинса и их коллег была настолько успешной, что сегодня это учебное заведение является лишь одним из ряда выдающихся медицинских институтов в Соединенных Штатах, – результат, который, несомненно, порадовал бы президента Гилмана и докторов Уэлша, Ослера, Холстеда и Келли».
В то время как другие образовательные учреждения еще только пытались добиться должного уровня, центр Джонса Хопкинса никогда не сдавал своих превосходных позиций. Каждый год большинство преподавателей составляли отчет об основных достижениях факультета в области исследований и ухода за больными. Независимо от успехов других американских институтов, центр Хопкинса по-прежнему оставался в авангарде научного прогресса. Сегодня даже перед лицом обилия превосходных медицинских образовательных учреждений Хопкинс по праву считается лучшим из лучших. В попытках выделить особенно важную фигуру, своими свершениями олицетворяющую достижения двадцатого века в области американской медицины, мысли невольно обращаются к первому из подлинных университетов США и к одному из самых поразительных из когда-либо сделанных достижений – операции по коррекции «врожденного порока сердца», разработанной Хелен Тауссиг и Альфредом Блейлоком.
Но в этой книге мне хотелось бы рассказать именно о жизни Тауссиг. Неразрывная нить, пронизывающая всю историю медицины, берет начало от последователей школы Косса, которые все свое внимание концентрировали на человеке, как на главном объекте для тщательного изучения целителями. Именно в природе человека и всего, что оказывает на него воздействие, врачи-гиппократики искали причины болезней. Их коллеги книдийцы не соглашались с ними, полагая, что исследовать нужно заболевание и внутренний орган, в котором оно возникает, а не в целом пациента, служащего лишь домом для недуга. Благодаря именно этому редукционистскому подходу книдийцев родилась медицина как наука. Пока симптомы не сопоставлялись с органами, где они берут свое происхождение, и далее с клетками и молекулами, классификация болезни и специфическое лечение нарушений жизненных процессов оставались невозможными. Начало достижения огромных успехов в последующем развитии медицины было связано с именем Джованни Морганьи, а последние десятилетия нашего века стали моментом кульминации эволюции сверхнаучной медицины и возникновения новых направлений и специализаций. Достигнув апофеоза, древнее искусство исцеления теперь нуждается в осмыслении.
Время прозрения приближается, и именно Хелен Тауссиг является его глашатаем. Вероятно, неслучайно завоевание равенства женщин-медиков сопровождалось постижением нашей подлинной миссии, суть которой состоит в исцелении людей. В эпоху, когда мы так активно провозглашаем, насколько возросла наша осознанность в том или этом, врачи поднимают свои взгляды, хотя все еще слишком медленно, от электронных микроскопов и камер ультрафильтрования к умоляющим глазам больного. Принципы Гиппократа возвращаются в практическую медицину, и это дает нам надежду на то, что мы, наконец, выполним обязательство, которое взяли на себя еще в древние времена.
Медицина – это не наука, а искусство, с помощью науки исследующее то, что Уильям Гарвей называл тайнами природы, с целью наилучшим образом послужить ее детям. Мы отбросим сумасшедшие теории, пропитанные холизмом, даже в случае, когда мы гуманизируем отстраненное безразличие редукционизма, и станем врачами, которыми мы всегда должны были быть. И это принесет пользу обществу в целом, нашим пациентам и нам самим.
В первой главе этой книги я привел слова преподобного Уильяма Слоуна Коффина, касающиеся психологии пациента. А однажды уже в другом контексте он сказал кое-что поучительное о психологии врачей. Обсуждая женское освободительное движение в Америке, он неожиданно заявил: «Женщина, которая больше всего нуждается в освобождении, – это женщина, живущая внутри каждого мужчины». Я думаю, эта фраза была свидетельством осознания, насколько усилилась роль женщин-врачей. В годы моего обучения в больнице мы, штатные молодые врачи, мнили себя многочисленным отрядом бесстрашных пилотов истребителей «Спитфайр», с ревом взмывающим в небо на наших мощных боевых самолетах, чтобы сразиться с враждебными силами болезни. Заболевание было нашим врагом, излечение – победой, а пациент, хотя мне стыдно признаваться в этом, почти всегда был лишь полем битвы, на котором противники могли продемонстрировать свою мощь. Нас так учили. Необходимо было хорошо вызубрить этот урок, чтобы защититься от переживания чужой боли и преодолеть предательскую тенденцию отождествлять себя со страдающими пациентами. Наши учителя верили, что можно избежать изнуряющего и опасного чувства «эмоциональной вовлеченности». Это не значит, что мы не были добры к нашим пациентам, просто мы держали дистанцию с ними. Мы относились к ним с уважением и даже со своего рода официозным почтением. Мы были настолько деликатны, насколько могли. Но мы были особыми людьми и смотрели на больных свысока, как взрослые на детей.
