Имена Хелен Тауссиг и ее соавтора навсегда останутся связаны с одним из величайших достижений медицины нашего времени. Они были единомышленниками, и каждый из них обладал талантом, позволившим воплотить задуманное в реальность. Каждый из них сделал множество других замечательных вещей за время своей необычайно плодотворной карьеры, особенно в области подготовки молодых врачей. Единственное значительное различие между ними состояло в их отношениях с пациентами, которое они транслировали своим молодым последователям. Нельзя сказать, что Альфред Блейлок был недостаточно внимательным к своим пациентам или не проявлял к ним сострадания, поскольку он, конечно же, никогда и ни при каких обстоятельствах не мог быть недоброжелательным с теми, кто пришел к нему за помощью. Но он был, как все хирурги того времени. Марк Равич, описывая Блейлока, охарактеризовал и его профессию в целом: «Несмотря на его сердечность и вежливость, он никогда не забывал о своем особом положении». Приоритеты Блейлока и Хелен Тауссиг были разными. «В общем, он, казалось, избегал эмоциональной вовлеченности в дела своих пациентов, при этом создавалось впечатление, что, когда он особенно беспокоился о них и предъявлял повышенные требования к персоналу больницы, то волновался он именно об успехе операции».
Хелен Тауссиг придерживалась совсем иной стратегии. Она рассматривала исцеление, достигнутое благодаря ее лечению, как один из этапов в жизни маленьких пациентов и в восстановлении спокойствия их семей. Эмоциональное сопереживание было для нее частью терапевтического процесса, облегчающего боль пациента и врача на пути к выздоровлению. Беспристрастный анализ симптомов болезни не исключает эмпатии; объективность при выборе рискованного курса лечения не означает, что не должно быть слез, если он не приведет к успеху; Хелен Тауссиг не сдерживала чувств. Своим юным подопечным она отдавала частицу себя самой. Она была их врачом, она была источником надежды, и она не боялась быть им другом. Именно таким было ее представление о настоящем враче.
15. Новые сердца вместо старых. История трансплантации
Пусть Бог хранит в своем царстве душу молодого человека, чье сердце бьется в моей груди. И пусть семью донора утешит мысль о жизни, которую их сын оставил в наследство.
Рэймонд Эдвардс, 9 апреля 1986 года, из письма, написанного сотруднику больницы Йель – Нью-Хейвен спустя месяц после трансплантации сердца
История болезни конца двадцатого века:
В десять часов вечера 20 августа 1975 года сорокадвухлетний метеоролог национальной метеослужбы приехал в приемный покой больницы Милфорда штата Коннектикут, жалуясь на тошноту, потерю аппетита и боли в животе. Симптомы появились два дня назад, начавшись с генерализованной боли вокруг пупка, которая затем постепенно переместилась в правый нижний квадрант. В первый день возникновения симптомов больного вырвало один раз. Когда он шел от регистратуры в приемную, сопровождавшая его медсестра заметила, что он немного прихрамывал, стараясь удерживать вес тела в основном на левой ноге. При осмотре врач, нажимая пальцами на область с выраженной симптоматикой, определил крайнюю ее чувствительность. Расположенные в верхнем слое мышцы были неподатливыми и жесткими, а живот был умеренно вздут. Надев на руку перчатку и введя палец в прямую кишку пациента, доктор выявил значительный дискомфорт в правой верхней ее части. Был диагностирован аппендицит и приглашен хирург для консультации.
Пришедший через полчаса врач отметил, что пациент настолько обезвожен, что его речь немного неразборчива из-за сухости языка. Поскольку каждое движение причиняло ему боль, он неподвижно лежал на правом боку, подтянув колени к животу. К этому времени анализ крови, заказанный медсестрой приемного отделения, был завершен и показал заметное повышение уровня лейкоцитов и увеличение доли полиморфно-ядерных лейкоцитов, что означало наличие сильного воспалительного процесса в организме. Уровень гемоглобина и основные показатели химического состава крови были в норме. Рентген грудной клетки также не показал отклонений. Одна из волн электрокардиограммы свидетельствовала о некоторых неспецифических изменениях, но в остальном не было выявлено ничего угрожающего.
Хирург подтвердил диагноз врача из отделения неотложной помощи. После того как пациенту рассказали о пользе и рисках будущей операции, он подписал то, что юристы называют информированным согласием. Ему побрили живот и увезли в операционный зал.
Операция началась примерно через два часа после прибытия пациента в отделение неотложной помощи. После индукции общей анестезии был сделан короткий разрез в области правого подреберья, разведены в стороны залегающие под кожей мышцы и открыта брюшная полость. Смесь дурно пахнущей жидкости и гноя вырвалась наружу через разрез, точно так же, как у старика из Болоньи, которого вскрывал Джованни Морганьи два с половиной столетия назад. Хирург подтянул основание слепой кишки с воспаленным перфоративным аппендиксом в операционное поле.
Аппендикс удалили, на его место вставили дренаж и закрыли рану. Два часа спустя больного перевели в палату. Кроме курса антибиотиков и нескольких доз демерола в течение первых сорока восьми часов после операции другие лекарства не применялись. После нескольких тяжелых дней началось восстановление без каких-либо осложнений. Через неделю пациента выписали. Вскоре он вернулся к работе – предсказывать погоду, а разорвавшийся аппендикс остался в прошлом. Все расходы на его лечение были оплачены по страховому полису, субсидируемому правительством.
Этим сорокадвухлетним мужчиной был Рэймонд Эдвардс. Поскольку хирург, который оперировал его, был моим другом, мне случилось встретиться с ним через несколько дней после только что описанных событий. Снова я увидел Рэя одиннадцать лет спустя, когда в случайном разговоре со знакомым хирургом узнал, что ему два дня назад сделали еще одну операцию, но на этот раз гораздо более серьезную, чем аппендэктомия. Он лежал в кардиологическом отделении интенсивной терапии в больнице Йель – Нью-Хейвен после успешно проведенной трансплантации сердца.
За два с половиной века, прошедших после того, как Морганьи препарировал гнойный труп старика из Болоньи, научная медицина сделала большой шаг вперед. Во-первых, было установлено, что каждый симптом имеет определенное анатомическое обоснование, и место его происхождения можно отследить. Морганьи считал симптом «криком страдающего органа». Постепенно выяснялось, что он с одинаковой вероятностью может быть криком страдающих тканей, клеток и молекулярных структур. Между тем различные типы симптомов были дифференцированы друг от друга, классифицированы и систематизированы по группам, ассоциирующимся друг с другом и достаточно предсказуемых, чтобы обеспечить диагностирование конкретных заболеваний. Быстрое развитие методов осмотра в начале девятнадцатого века позволило определять у живых пациентов внутренние изменения, которые впоследствии будут подтверждаться результатами аутопсии. К середине столетия врачи научились довольно точно диагностировать разнообразные болезни с помощью своих ощущений и стетоскопов. Вскоре после этого все большее понимание тайн физиологии сделало возможным анализ не только физического расстройства, связанного с болезнью, но и химические флуктуации.
