Смерть стала непреодолимым препятствием на пути его успеха в работе с делла Торре. Но движение продолжилось, особенно во Флоренции. Через Андреа дель Сарто Леонардо познакомился с его учеником Россо Фьорентино, который сам планировал анатомический трактат… Еще раз соединение двух умов осуществилось, когда Микеланджело рассматривал сотрудничество с Реальдо Коломбо в будущей работе по анатомии. Эти примеры демонстрируют, как Леонардо взломал твердыню фанатизма и предрассудков, которые похоронили анатомию на многие века; как он подтолкнул к слиянию искусство и науку на основе анатомии; и как он подготовил рождение шедевра Везалия и Калькара. В 1543 году, когда последний был опубликован, он не остался незамеченным и не заслужил осуждений.
Кто заслуживает похвалы, так это профессора и художники, которые после изобретения наборного шрифта около 1450 года начали сотрудничество по производству учебников анатомии. Первым был уже упомянутый ранее Fasciculus Medicinae Китама с несколькими великолепными гравюрами на дереве. В последующие десятилетия появился целый ряд подобных изданий, среди которых две публикации молодого бельгийца, снабженных превосходного качества иллюстрациями, хотя в текстах по-прежнему описывалась античная анатомическая система Галена. Этим бельгийцем был Андреас Везалий, герой нашей истории.
Если когда-либо существовал человек, воплотивший в себе как архаичные, давно изжившие себя, так и самые передовые, прогрессивные черты эпохи Возрождения, то это, несомненно, был Андреас Везалий. По первому образованию он был классицистом, а по складу ума – активным сторонником научных исследований. Тот же бодрящий ветер перемен, который вел великих европейских навигаторов к еще не открытым континентам, начинает наполнять паруса корабля с еще небольшим экипажем ученых на борту. Магелланы и Да Гамы направляли свои пытливые взгляды через моря на восток и на запад; ученые пристально вглядывались в небо и внутрь человеческого тела.
Родившийся 31 декабря 1514 года, Везалий стал пятым в семейной династии выдающихся медиков, бывших либо учеными, либо врачами королевского дома. Имя Андреас он получил в честь своего отца – аптекаря Габсбургов, сначала Маргариты Австрийской, а позже ее племянника императора Священной Римской империи Карла V. Хотя семья проживала в Брюсселе, их родовой дом был в городе Везель в Клеве, откуда и берет свое происхождение имя Везалий.
С самого момента рождения мальчик был подвержен неуловимому влиянию будущей профессии. Окна задней части дома выходили на незаселенный, частично покрытый лесом клин земли, который называли холмом Галлоуз, потому что в самом дальнем его конце располагался небольшой участок, где проводились казни преступников. Тела мертвых злоумышленников оставляли на волю стихий и на съедение птицам, так что у Андреаса было много возможностей, хоть это и было омерзительно, рассмотреть, как выглядят человеческие кости и внутренние органы. Трудно сказать, сыграли свою роль эти естественные анатомические демонстрации или нет, но в поздние годы он вспоминал, что, будучи еще совсем молодым, начал вскрывать мелких полевых животных, таких как крысы, кроты и орешниковые сони, а также случайных бродячих кошек или собак, которым не посчастливилось встретиться на его пути.
Жалко несчастных животных, но и Андреас Везалий заслуживает сочувствия за то, как был использован этот конкретный отрывок его мемуаров. В раннем образце исторического труда, написанного с точки зрения психоанализа, Григорий Зилбург в 1943 году писал о Везалии: «Его ранний интерес к расчленению и вскрытию животных явно представляет собой довольно сложный набор примитивных деструктивных тенденций. Даже в случае, если они направлены на достижение высоких целей, достигнув значительной силы, они в конечном итоге приводят к депрессивным состояниям, которые, в свою очередь, могут стать настолько тяжелыми, что признаются патологией».
Зилбург изложил в таком духе всю историю жизни Везалия, в конечном счете экстраполируя подобные соображения из области разумных дискуссий в хитроумную страну необоснованной глупости. Автор написал немало странных вещей, прежде чем, наконец, искупил свою вину одним блестящим проницательным обобщением.
Закончив обычное для того времени начальное образование, пятнадцатилетний Андреас переехал из Брюсселя в Левен, чтобы учиться там в университете. Сегодня молодой человек пятнадцати лет может показаться слишком юным, но тогда именно в этом возрасте начинали занятия в колледже. Курс обучения в Левене позволял получить степень магистра искусств, эквивалентную современной степени бакалавра и необходимую для поступления в аспирантуру. Бо́льшая часть учебной программы посвящалась изучению латинского и греческого языков, а также философии и риторики. С самых ранних лет, будучи еще под опекой матери, и на протяжении всей жизни Везалий был очарован классической культурой. (Возможно, именно в Левене он получил начальные знания иврита.) Ко времени окончания курса в университете восемнадцатилетний стипендиат решил продолжить семейную традицию, начав карьеру в медицине. Поскольку в Левене не было хорошей медицинской школы, в августе 1533 года он отправился в Париж.
В отличие от итальянских, парижские университеты были средоточием самой консервативной медицинской доктрины и косных методов обучения. Как кандидат на получение степени бакалавра медицины, Андреас провел первый год, изучая трактаты Гиппократа и работы Галена в компиляции Павла Эгинского и некоторых арабских переводчиков. Второй год был полностью посвящен анатомии Галена, которую преподавали стандартным способом «под руководством» профессора, монотонным, наводящим дремоту голосом читающего латинские тексты. В курсе анатомии, который читал Жак Дюбуа, или, как его иначе называли – Якоб Сильвия, было много неточностей, так как профессор проводил вскрытие собак для иллюстрации фактов, установленных Галеном. В последующие годы Везалий напишет, что он практически ничего не узнал из анатомии человека за годы обучения в Париже. По его словам: «За исключением восьми мышц живота, безжалостно искромсанных и в неправильном порядке, никто… никогда не показал мне ни единой мышцы или какой-нибудь кости, не говоря уже о сети нервов, вен и артерий».
Но юный мятежник не хотел ни тратить свое время, ни хоронить свои таланты. Он был настолько нетерпелив и импульсивен, что не стал скрывать свой опыт в области вскрытий. Поддавшись на уговоры своих товарищей-студентов, уже на третьем по счету вскрытии он взял нож цирюльника-хирурга и выполнил более искусную диссекцию, чем любой из его молодых коллег и даже профессоров могли наблюдать когда-либо. Его опыт самоучки не остался незамеченным. Когда один из его учителей Гюнтер Андернах готовил компиляцию небольшого неопубликованного анатомического трактата Галена, он обратился за помощью к своему, очевидно, самому одаренному студенту. В публикации, которая вышла в результате их общих усилий, Гюнтер описал своего ассистента как «молодое дарование с замечательным знанием медицины, греческого и латинского языков и весьма умелого в искусстве вскрытия». Везалий был не из тех, кто поет дифирамбы недостойным или преуменьшает свои заслуги; он с меньшим пиететом отнесся к своему наставнику, написав несколько лет спустя:
Я глубоко его почитаю и в своих сочинениях всегда называю учителем; но я бы хотел, чтоб мне досталось столько же ударов в жизни, сколько он произвел разрезов на телах людей и животных, за исключением тех, что были сделаны за обеденным столом. И я не думаю, что он обидится, если я скажу, что он, как никто другой, обязан мне за свои знания в анатомии, не считая тех, что есть в книгах Галена, которые являются общим достоянием.
