Везалия не удовлетворял скудный материал, доступный для него в тех редких случаях, когда он мог вскрывать человеческие трупы. Он собирал кости из старых разрушенных могил на парижском Кладбище Невинных и вместе с несколькими однокурсниками совершал серии поисковых экспедиций на могильный курган в Монфоконе. Эта мрачная насыпь – невысокий холм – за северной стеной города, где находилась, говоря словами одного писателя, «лучшая виселица королевства». Там был построен большой склеп, украшенный шестнадцатью каменными колоннами более девяти метров в высоту, соединенными деревянными балками. Трупы преступников, казненных в разных частях Парижа, свозили в это место и подвешивали на балках, где они болтались до тех пор, пока не разлагались настолько, что их убирали в хранилище. Это было не очень приятное место. Современная бродячая собака – симпатичный песик по сравнению со свирепыми клыкастыми мародерами, слоняющимися по кургану, и студентам часто приходилось вступать в опасные состязания с ними и вездесущими воронами за остатки разлагающейся селезенки или небольшой части почки.
В отношении этих событий Зилбург также не мог не высказаться. Обсуждая участие Везалия в этих жутковатых приключениях и подчеркивая его лидерство, биограф ученого находит в них признаки того, что он был «пленником своих некрофильных и копрофильных наклонностей» и вообще был молчаливым, меланхоличным, непредсказуемым, угрюмым, душевно больным человеком».
Разумеется, все это может быть правдой; но в результате серьезных исследований свидетельств жизни Везалия не удалось обнаружить никаких сколько-нибудь заслуживающих доверия документальных подтверждений, оправдывающих такие определения. Легче восстановить витраж по нескольким осколкам, чем оценить личность по методам исследования научного материала, особенно учитывая недостаток информации, связанный с давностью событий.
Однако, несмотря на всю психоделическую болтовню, когда Зилбург придерживался проверенных фактов, его посещали некоторые очень красноречивые озарения, и, в конце концов, он смог представить образ Андреаса Везалия в нескольких предложениях, отражающих все, что этот человек олицетворял в зарождающемся мире медицинской науки:
В своей увлеченности [анатомией] он пошел дальше своих учителей Сильвия и Гюнтера. В возрасте четырнадцати лет эта страсть заставляла его вскрывать кошек и крыс. А в семнадцать-восемнадцать лет, повинуясь ее зову, он поднялся с ученической скамьи, отринув скучную декламацию работы Галена, перед лицом профессоров и нескольких сотен студентов вырвал нож из руки цирюльника и самостоятельно провел вскрытие трупа собственным смелым экспериментальным способом. В течение одиннадцати-двенадцати лет Везалий работал, влекомый этим мощным драйвом, для которого он нашел столь счастливое применение, почти полностью преобразуя примитивные, инфантильные, садистские наклонности в наивысшие профессиональные устремления; ни скептицизм друзей, ни открытая враждебность коллег и учителей, казалось, не могли удержать его на пути к своей цели. Он победил саму смерть, потому что, вскрывая и изучая мертвые разлагающиеся тела, он читал тайны жизнедеятельности живого человеческого организма. Кажется, в то время он действительно был одержим, как будто все, чего он хотел получить от жизни, – это осуществить свою единственную мечту.
Таким предстает перед нами Везалий. Здесь психиатру, который в большинстве других случаев вышел за границы имеющихся в его распоряжении доказательств, удалось ухватить самую суть индивидуальности ученого. Везалий был выдающейся личностью; легенды о нем слагали уже при его жизни, а все известные биографические данные подвергали тщательной проверке. Многие высоко ценят его ни с чем не сравнимые достижения, но есть и такие, кто обвиняет его в плагиате. Его целеустремленность подчеркивают так же часто, как его непостоянство, а количество страниц, посвященных его страсти к спорам (в этом он был похож на Галена), почти не уступает тем, что описывают его уважительное отношение даже к тем современникам, которых он мог бы по праву упрекнуть в некомпетентности. Но в целом, известно вполне достаточно, чтобы составить портрет Андреаса Везалия, хотя в оценке его заслуг и преданности науке мнения расходятся. По крайней мере, таким его образ сохранился в анналах медицины.
Везалию не суждено было задержаться в Париже и получить медицинскую степень. Через три года после его поступления в университет между Францией и императором Священной Римской империи Карлом V разразилась война, и ему пришлось вернуться на родину в империю. В 1536 году он был зачислен в медицинскую школу университета в Левене с зачетом предметов, сданных в Париже, и весной 1537 года ему присвоили степень бакалавра медицины. Его интерес к анатомии не ослабевал, как и его рвение в добыче образцов для изучения. Свой энтузиазм и готовность рисковать ради достижения цели Везалий ярко описал в истории про то, как он получил свой первый шарнирный скелет, соврав местным властям, что привез свое сокровище домой из Парижа. Джемма, которую он упомянул в своем рассказе, – это Гемма Фризиус, позже ставшая известным математиком и астрономом:
Прогуливаясь в поисках костей в том месте, куда, к большому удобству студентов, отовсюду привозили тела всех казненных, я наткнулся на высохший труп… Кости были абсолютно голыми и удерживались вместе только за счет связок, от мышц сохранились лишь небольшие части в местах их прикрепления к скелету… С помощью Геммы я вскарабкался на столб и потянул за бедренную кость; вслед за ней сдвинулись лопатки вместе с руками и кистями, хотя пальцев на одной из них, обеих коленных чашечек и одной из ступней не было. После того как мне удалось тайно в несколько приемов перенести ноги и руки домой (голову со всем туловищем я оставил на потом), вечером я решился выйти из города, чтобы забрать грудную клетку, которая висела на прочной цепи. Я горел таким сильным желанием… что не побоялся вырвать у ночи то, чего так жаждал… На следующий день я принес кости по частям домой через другие городские ворота… и составил скелет, который хранится в Левене в доме моего дорогого старого друга Гисберта Карбо.
Некоторое время спустя Везалий понял, что напрасно подвергал себя опасности. Когда он хотел получить труп для вскрытия, чего в Левене не случалось уже восемнадцать лет, ему пришел на помощь бургомистр города. Мы можем предположить, что до этого момента Везалий проводил вскрытия с обычными для того времени целями: чтобы собственными глазами убедиться в правильности учения Галена. Эта гипотеза подтверждается тем фактом, что его дипломная работа была парафразом книги арабского врача Рази.
О событиях жизни Везалия после получения степени известно немного. Мы знаем, что он уехал в Базель, где опубликовал второе издание своего парафраза работы Рази в компании Ruprecht Winter. Вероятно, под впечатлением от недолгого пребывания в швейцарском городе, который был в то время ведущим европейским центром книгоиздательства, он задумал серьезный проект, результатом которого в 1543 году стал его всемирно известный шедевр.
После выхода второго издания парафраза новоиспеченный бакалавр медицины отправился в Венецию, чтобы найти художника, который мог бы помочь ему сделать рисунки для гравюр на дереве с изображением серии запланированных им вскрытий. Вскоре он познакомился, возможно, через Тициана, со своим будущим другом бельгийцем Яном Стефаном ван Калькаром. Одновременно он изучал клиническую медицину, чтобы получить докторскую степень в Падуе. Университет располагался всего лишь в двадцати милях от Венеции, где Везалий проходил практическое обучение в больнице и в декабре 1537 года предстал перед экзаменаторами. Факультет Падуи не только присвоил ему степень доктора медицины с наивысшей оценкой, но на следующий же день назначил его профессором хирургии и анатомии с зарплатой сорок флоринов в год. Хотя в обязанности нового профессора входило чтение лекций по анатомии, его должность не считалась очень престижной по сравнению с положением других преподавателей медицины, чьи зарплаты были в несколько раз выше, чем у двадцатитрехлетнего новичка.
