В De Sedibus есть и другие сверкающие самородки, о ряде которых я стесняюсь (но лишь на мгновение) упомянуть, потому что эти истории иногда звучат скабрезно, а иногда зловеще. Морганьи был слишком достойным человеком, чтобы обвинять его в преднамеренном стремлении вызвать у своих читателей нездоровый интерес, но тем не менее он невольно делал это. Морганьи описывает случай, произошедший с молодой жрицей любви, которая в последний момент была охвачена таким неистовым порывом сексуального наслаждения, что разорвала выстилку аорты и умерла, предположительно, в момент особенно напряженного сладострастного изгиба. Вскрытие выявило, что причиной летального события явилось то, что мы сегодня называем расслоением аневризмы аорты с гемоперикардом. Вот бесстрастное описание Морганьи клинической истории болезни, которое может представлять собой первый отчет о редком наследственном заболевании, которое станет известным как синдром Марфана – по имени француза, сделавшего его обзор в 1896 году:
Проститутка двадцати восьми лет, худощавого сложения, имела жалобы в течение нескольких месяцев и особенно в последние пятнадцать дней на определенную вялость, а также отвращение к пище и почти ко всему остальному, вследствие чего меньше употребляла еды и больше неразбавленного вина, которым всегда была склонна злоупотреблять. Некий распутник пришел в ее дом и спустя немного времени вышел с выражением недоумения и беспокойства на лице; прошло два или три часа, она не появлялась; соседи, ставшие свидетелями этих событий, вошли и обнаружили ее мертвое, уже остывшее тело, лежащее в постели в такой позе, что не вызывало сомнения, чем она занималась, когда умерла, тем более, что на половых органах была видна мужская сперма.
Иногда история болезни, представленная Морганьи, настолько ужасает, что поражает воображение читателей. В 1704 году в Болонскую больницу для неизлечимо больных был госпитализирован мужчина с аневризмой, вызванной в его случае сифилисом; со вздувшимся участком аорты, который был готов в любую секунду прорваться сквозь кожу груди:
В одном месте начала просачиваться кровь; и мужчина сам чуть не порвал кожу (она была предельно тонкой в этой области, а пациент совершенно не представлял, какая опасность ему грозит), когда начал стаскивать бинты, чтобы показать свою проблему. Понимая серьезность ситуации, врач вовремя остановил его, порекомендовав не двигаться и со всей серьезностью и благочестием подготовиться к концу его бренной жизни, который был очень близок и неизбежен. На следующий день это действительно произошло из-за огромного избытка крови, как и было предсказано, хотя и не так скоро, как ожидал пациент. Тем не менее он оставался в сознании; почувствовав, как хлынула кровь, он не только вручил себя Богу, но собственными руками поднял таз, стоявший у постели, как если бы собирал кровь другого человека, и пристроил его под зияющую опухоль, пока к нему со всех ног бежали санитарки, на чьих руках он вскоре скончался.
Умерев, этот несчастный человек принес жертву медицинской науке, как и старик с аппендицитом, и проститутка с синдромом Марфана, и семьсот других пациентов, чьи органы были описаны Морганьи, а истории болезни изучались врачами по всей Европе и Америке с целью обучения методам, разработанным в Падуе. Пять профессоров, которым Морганьи отправил копии De Sedibus, сразу же поняли важность его работы, как и многие участники научных сообществ, членом которых был его автор. В течение трех лет после публикации потребовался выпуск второго, а затем и третьего издания книги из-за высокого спроса на нее. В 1764 году Морганьи посетил врач из Филадельфии Джон Морган. Американец написал в своем дневнике, что трактат De Sedibus получил «наивысшую оценку по всей Европе, и все копии последнего [третьего] издания уже раскуплены». В том же году Сэмюэль Бард, основатель колледжа врачебного дела и хирургии при Колумбийском университете, писал своему отцу из Эдинбурга, что De Sedibus – это книга, на которую, насколько мне известно, здесь возлагают большие надежды».
И их ожидания оправдались. Благодаря De Sedibus врачи узнали, что симптомы их пациентов указывают на внутренние источники болезни. После публикации работы Морганьи было уже недостаточно просто выслушать историю пациента, осмотреть его, проверить пульс и взглянуть на мочу. Отныне врачи будут искать новые жалобные крики страдающих органов, крики не столь очевидные, требующие большего внимания, чтобы быть услышанными. Выучив уроки De Sedibus, целители стали составлять более подробные истории болезни и задавать пациентам наводящие вопросы, чтобы получить дополнительную информацию, не лежащую на поверхности. Это самый деликатный элемент искусства диагноста, искусства физического осмотра, которое берет свое начало не в безвозвратно утерянных навыках Гиппократа, а в техниках, разработанных после выхода в свет работы Морганьи. Используя знания трехмерной анатомии, врачи стали проводить пальпацию более тщательно; перкуссию, выстукивание для выявления различий в плотности ткани, описал в 1761 году немецкий врач Леопольд Ауенбруггер, но его работа не была оценена по достоинству, поэтому эту методику пришлось заново открывать ученику Морганьи французу Жану-Николасу Корвисарту. Но самое сакраментальное событие в развитии физической диагностики произошло в 1816 году, когда Рене Лаэннек изобрел стетоскоп, вдохновив врачей к дальнейшим открытиям в методологии медицинской экспертизы.
Репутация Морганьи и до 1761 года была впечатляющей, а после опубликования De Sedibus на него стали смотреть как на ведущего ученого в области медицины. В своем журнале Джеймс Босуэлл рассказывает забавную историю о Сэмюэле Джонсоне, предложившем ему написать в Падую письмо и попросить профессора произвести вскрытие скорпиона, чтобы разрешить биологический спор между ними. Босуэлл предпринял грандиозный тур на континент для встречи с Морганьи, которого он описал в своих воспоминаниях за 27 июня 1765 года как «прекрасного достойного человека в летах», считавшего, что он посвятил научным исследованиям слишком много времени из своих восьмидесяти трех лет: «Я провел свою жизнь среди книг и трупов». Фредерик Поттл, биограф Босуэлла, писал, что молодой шотландец отправился в Падую с целью «отчасти встретиться со знаменитым ученым, отчасти получить профессиональный совет» относительно постоянно возобновлявшейся гонореи, которая преследовала его после частых любовных интрижек. Морганьи посоветовал ему не употреблять алкоголь, делать легкие физические упражнения и прекратить спринцеваться. Ни к одной из рекомендаций Босуэлл, похоже, не прислушался. Отношение профессора к медицине и к жизни иллюстрируют слова, сказанные им британскому гостю: «Врач учится у природы, которая действует поступательно, шаг за шагом, без рывков и ограничений». Порывы и ограничения были в стиле Босуэлла, так что он был обречен на долгую и глубокую связь со своей капающей болезнью.
За год до консультации Босуэлла Морганьи посетил ранее упомянутый доктор Джон Морган, один из основателей факультета Филадельфийского колледжа – учреждения, ставшего впоследствии первой медицинской школой Америки. В своем журнале 24 июля 1764 года Морган описал свое впечатление о старом анатоме: «Пошел выразить свое уважение и вручить письмо от доктора Серрати из Болоньи знаменитому Морганьи. Он принял меня с величайшей обходительностью, какую только можно вообразить, и благосклонно оказал мне массу любезностей. Ему сейчас 82 года, но он все еще читает без очков и бодр, как пятидесятилетний». Дальше Морган рассказывает трогательную историю, произошедшую, когда гостеприимный хозяин показывал ему рисунки своих предшественников, выставленные в Падуанском музее анатомии. Среди них были два портрета красивых молодых женщин, выполненных пастелью. На вопрос, кто они, Морганьи ответил, что это его младшие дочери. Восемь из его дочерей ушли парами в четыре разных монастыря. Две последние выбрали строгий орден францисканцев, где требовалось всегда ходить босиком и скрывать лицо за вуалью. «Перед тем, как они отгородились таким образом от жизни, известная художница Розальба, подруга Морганьи, втайне от него нарисовала эти портреты и подарила ему. Поскольку другие, менее строгие ордена позволяли оставлять лица открытыми, поводов для создания портретов остальных дочерей не было». Итак, среди научного снаряжения и сувениров, собранных за долгую жизнь, проведенную «среди книг и трупов», висели портреты двух горячо любимых юных дочерей, Маргариты и Луиджии Доменики Розы, устремивших взгляды на своего обожаемого отца так же, как когда он смотрел в их лица в последний раз.
