Для такого рьяного ученого, каким был герой этой главы, ирландский гигант был не человеком, а лишь одним из образцов «исследовательского материала», на сбор которого он направил всю свою энергию. Для следующего поколения его учеников, которые будут рассказывать и записывать историю Бирна, цель предпринятой Хантером кампании оправдывала его средства. И если они были несколько предосудительны, что ж, так тому и быть. В конце концов, он был великим Джоном Хантером, и его методам скорее можно позавидовать, нежели подвергать их критике. Его независимость от ограничивающих правил общества и отсутствие собственных комплексов делали знаменитого хирурга в глазах многих идеальным ученым и врачом. Но уже в следующем столетии после смерти Хантера отношение к истории Чарльза Бирна изменилось. В далеких от медицины людях поступок исследователя вызывал ужас и негодование; оценка представителей медицинских профессий была амбивалентной. С одной стороны, похоже, не было возможности добыть научную информацию определенного рода иначе, чем обойти обычные общественные запреты; с другой, требовалось некоторое бессердечие и высокомерие или, по крайней мере, притупление нравственного чувства, чтобы использовать ничего не подозревавших пациентов в качестве подопытных животных, а их мертвые тела – в качестве анатомических препаратов.
В девятнадцатом веке все большее распространение получали идеи милосердия и гуманизма, а протесты людей становились все громче, и решение проблемы было найдено. Когда сэр Эстли Купер, один из лучших учеников Хантера, предстал перед парламентским комитетом по расследованиям в 1828 году и сообщил его членам, что среди них нет ни одного, чей труп он не смог бы получить с помощью расхитителей могил на следующий день после их смерти, стало ясно, что настала пора действовать. В Великобритании и других странах были разработаны законы, регламентирующие правоотношения в области анатомии, обеспечивающие способы передачи врачам трупов частными лицами или гражданскими властями. Атмосфера сотрудничества между профессиональным медицинским сообществом и другими людьми постепенно улучшилась, поскольку все начали проявлять большее понимание проблем друг друга и общих задач в деле улучшения здоровья последующих поколений. Хотя случаи злоупотребления со стороны ученых-медиков (особенно против меньшинств и бедноты) встречались вплоть до нашего столетия, скандальных вопиющих происшествий становилось все меньше. В конечном итоге сформировался этический кодекс поведения, отражающий заботу исследователей о благополучии и правах тех, кого они изучали. Сегодня медики могут гордиться своей профессией, поскольку члены современных комитетов по расследованию нарушений прав человека являются самыми непреклонными защитниками прав и достоинства пациентов, которые так свободно нарушались их предками во имя науки сто лет назад.
На протяжении длительного периода плодотворных научных изысканий частная практика Джона Хантера также успешно развивалась. Начиная с 1775 года, когда он начал зарабатывать более тысячи фунтов, она достигла уровня, позволявшего ему более свободно расходовать средства на покупку любых образцов и необходимых для работы технических приспособлений. Его практика расширилась еще больше после того, как в 1776 году он был назначен главным хирургом короля. После смерти Персиваля Потта в 1788 году Хантер был признан первым хирургом Великобритании. Он занимал пост главного армейского хирурга и одновременно был генеральным инспектором полковых больниц, что приносило дополнительный доход, но отнимало много времени и сил.
Несмотря на успешную практику, Хантера никогда не привлекала однообразная работа, связанная с лечением пациентов. Он без колебаний отправлялся куда угодно, чтобы исследовать интересный случай или оказать помощь в решении сложных проблем в управлении клиникой, но его раздражала необходимость исполнения повседневных рутинных обязанностей. Пренебрегая правилами вежливости, он часто не скрывал своего недовольства, когда многочисленные состоятельные лондонцы приходили к нему с пустяковыми жалобами. Он считал свою огромную практику, ежедневно отнимавшую массу времени, лишь источником средств на исследовательскую работу, и всегда вел себя соответственно. Однажды он сказал своему ученику Уильяму Линну, когда собирался отправиться по вызовам на дом: «Что ж, Линн, я должен пойти и заработать эту проклятую гинею или завтра мне наверняка ее не хватит». Тем не менее он иногда отказывался от платы, если пациент был слишком бедным или лечение, по его мнению, оказывалось бесполезным.
Хантер, как и все хорошие хирурги, считал главным навыком целителя составлять собственное суждение, особенно если речь шла о назначении операции, когда консервативные меры не приводили к желаемому результату. В ту эпоху, до открытия антисептиков и анестезии, такая философия была не только разумной, но и необходимой, хотя многие считали иначе. Однажды он сравнил практикующего врача, прибегающего без необходимости к хирургической операции, с «вооруженным дикарем, который пытается получить силой то, что цивилизованный человек добивается хитростью».
Когда в 1783 году Хантер и его семья переехали в дом 28 на площади Лестер, его доход от практики достиг пяти тысяч фунтов в год и продолжал увеличиваться. У него было достаточно денег, чтобы переделать новое жилище таким образом, чтобы обеспечить себе необходимое пространство и для жизни, и для работы. На это потребовалось два года и шесть тысяч фунтов, но он считал, что не зря потратил столько денег, хотя с тех пор доходы ученого больше никогда не превышали его расходов. К роскошному главному зданию примыкал музей, помещение площадью шестнадцать на восемь с половиной квадратных метров, окруженное галереей, со сделанной из стекла крышей. Из музея стеклянная дверь высотой более трех с половиной метров вела в Большой салон – красиво обставленную комнату площадью тридцать с половиной на пятнадцать квадратных метров, украшенную ценными живописными полотнами. Другая дверь отделяла салон от полукруглого лекционного театра: на стенах по всему периметру были устроены полки с размещенными на них образцами, которые Хантер использовал в качестве иллюстраций на своих лекциях. Рядом с лекционным залом располагалась гостиная для встреч. За всеми этими постройками скрывался внутренний двор, часть которого накрывал стеклянный навес. Пройдя через двор, можно было попасть в заднюю часть другого здания на соседней улице Касл-стрит, также принадлежавшее Хантеру, где он занимался с учениками, и здесь же располагались офисы, включая тот, где он готовил к публикации свои монографии и книги. В целом это было большое имение, объединяющее три здания.
Убедив Джона Хантера позировать для сэра Джошуа Рейнольдса, Уильям Шарп сделал эту гравюру с готового портрета. Великий натуралист в окружении своих реликвий. (Предоставлено профессором Томасом Форбсом.)
Несмотря на то что Хантер был ужасным лектором, он был непревзойденным преподавателем для своих частных учеников. Быть рядом с ним ежедневно, видеть, как он решает сложные клинические проблемы, помогать ему в экспериментах и следить за ходом мысли ученого в процессе его грандиозной работы, – невозможно представить лучшего способа изучения медицины как искусства и как науки. Каждый ученик платил по пятьсот гиней и перенимал знания и опыт своего учителя на протяжении пяти лет. Самыми удачливыми были те, кто имел привилегию жить в его доме вместе с его семьей. Они получали возможность лучше узнать своего мэтра и в полной мере осознать, что перед ними оракул будущей науки. Они научились правильно интерпретировать его слова и улавливать суть его учения, понимая его истинность.
