Даже если бы Земмельвейс написал свое объяснение сезонных изменений, весьма сомнительно, что оно было бы принято. Независимо от прогресса, достигнутого к тому времени в патологической анатомии и физической диагностике, западная медицина все еще существовала в рамках жалких обрывков различных древних теорий этиологии болезней, таких как концепции миазмов и туманного конституционного дисбаланса. Тезис об одиночных возбудителях заболеваний, которые выйдут на арену с появлением микробной теории менее чем два десятилетия спустя, только начинал рассматриваться, если вообще существовал. Было собрано недостаточно данных для формирования доктрины, описывающей действие незримых частиц гнойного органического материала. От критиков требовалось просто поверить в эту идею, на что они были неспособны или просто не желали этого делать.
Таким образом, ко всем перечисленным причинам неудачи Земмельвейса следует добавить фактор преждевременности. Еще никто не знал о роли бактерий в процессе инфицирования. Для врачей это означало, что для признания теории Земмельвейса необходимо поверить во вредоносность частиц, которых они не могли ни видеть, ни ощущать, а только чувствовать их запах. Тем не менее это не могло быть непреодолимым препятствием. За всю историю клинической медицины врачи продемонстрировали не раз, что они охотно берут на вооружение методы лечения, еще не получившие научного обоснования, но дающие предсказуемо благоприятный результат в больничной палате. При условии, что запрет Гиппократа на причинение вреда не нарушается, много хорошего можно успеть сделать за период между введением новых видов терапии и их научным доказательством. Если бы Земмельвейс не был настолько неэффективен в своей презентации, многие врачи, не разделяющие его точку зрения, безусловно, изменили бы мнение и охотно присоединились бы к его кампании. Возможно, кое-кто мог бы предоставить Земмельвейсу хорошо укомплектованную лабораторию, чтобы он попытался продемонстрировать передачу послеродовой лихорадки от животного к животному. Если бы это произошло, было бы доказано, даже без знаний о бактериях, что перенос болезни реально возможен. Но единственным усилием в этом направлении стали несколько неудачных экспериментов самого Земмельвейса.
Вскоре об Игнаце Земмельвейсе в Вене вспоминали только с осуждением. Большой ошибкой со стороны Рокитанского, Шкоды и Гебры было то, что они не попытались добиться торжества истины, открытой им их сбежавшим вздорным коллегой. Хотя, что они могли сделать? Каждый из них был занят собственными исследованиями, которые, без сомнения, казались им намного более важными, чем доказательство доктрины Земмельвейса, особенно если учесть, что никто из них еще не понимал, где она может быть применена, кроме акушерского отделения, которым тогда руководил Карл Браун, заменивший Земмельвейса на должности помощника Клейна и занявший в 1856 году место последнего после его смерти. В 1855 году Браун написал книгу, где перечислил тридцать возможных причин возникновения послеродовой лихорадки, из которых двадцать восемь не были связаны с «трупной инфекцией», что указывало на то, что, как и многие другие, он абсолютно неверно понял своего оппонента.
Браун не только не воспринял идею Земмельвейса, он испытывал к нему глубокую неприязнь и использовал для нападения на него каждый удобный случай. Когда один из будапештских ассистентов Земмельвейса опубликовал статью о послеродовой лихорадке в венском медицинском еженедельнике в 1856 году, вероятно, именно Браун написал комментарий от редакции:
Мы полагали, что теория обеззараживания хлором давным-давно умерла; опыт и статистические данные по большинству лежащих в больницах пациенток свидетельствуют против изложенного в этой статье мнения: в настоящее время наши читатели не должны позволить ввести себя в заблуждение этой теорией.
После отъезда Земмельвейса в первом подразделении восстановились высокие показатели смертности. Браун, возможно, был упрямым ослом, но он не был убийцей. Став руководителем акушерского отделения, он действовал, придерживаясь сформулированного в своей книге принципа: хотя трупные частицы не являются причиной послеродовой лихорадки, ни один студент, чьи руки пахли трупом, не допускался к осмотру рожениц. Таким образом он игнорировал справедливость доктрины Земмельвейса, отказываясь признавать истинную основу улучшения собственных результатов.
Трудно сказать, что заставило Игнаца Земмельвейса начать, наконец, публично высказываться и писать о своей работе. Возможно, он осознал, что если он четко не изложит свои наблюдения и выводы, его теория никогда не достигнет широкого понимания и распространения. В любом случае, спустя почти восемь лет после возвращения в Венгрию он обратился к медицинскому обществу Будапешта с обращением под названием «Этиология послеродовой лихорадки» и опубликовал свою лекцию на венгерском языке в медицинском журнале Orvosi Hetilap («Медицинский еженедельник»). Это было его первое сочинение, посвященное своему открытию.
В течение следующих двух лет Земмельвейс писал письма известным европейским акушерам, интересуясь их мнением о представленной им теории. Их ответы редко удовлетворяли его, задевая его самолюбие, и так сильно пострадавшее в Вене. Одобрение или неприятие его идеи всегда были неразрывно связаны в его сознании с восприятием себя как принятого или отвергнутого, и к 1860 году его самооценка, по-видимому, стала полностью зависеть от отношения других к его работе. Свое разочарование Земмельвейс выразил в книге, которую он опубликовал в августе того же года, «Этиология, понятие и профилактика послеродовой лихорадки», его Hauptwerk, его magnum opus, главный труд, которым он намеревался уничтожить свою оппозицию. Следующая цитата из краткого введения явно свидетельствует о его смирении с обстоятельствами и экзальтированном состоянии ума, что предполагает опасный шаг в сторону безумия.
Судьба уполномочила меня раскрыть истину, которая содержится в этой книге… Я больше не должен думать о собственном покое, помня о жизнях, которые могут быть спасены, в зависимости от того, выиграю я или мои противники… Многие часы, проведенные в горьких размышлениях, не послужили предостережением; я выжил; моя совесть поможет мне перенести все страдания, уготованные мне в будущем.
В первой части книги он в бессвязной манере, с частыми повторениями излагает суть своей теории. Во второй части, несмотря на заявления о предрасположенности к миру и покою, Земмельвейс разворачивает продолжительную полемику, не только отвечая на возражения всем своим главным недоброжелателям, но и яростно атакуя их позицию. Его аргументы часто сопровождаются всплесками брани и оскорблений. Некоторое представление о стиле письма Земмельвейса дают слова Фрэнка П. Мерфи, который в 1941 году взялся выполнить первый английский перевод его противоречивой книги:
Из перевода несложно понять, почему работа никогда не была раньше опубликована на английском языке. Стиль изложения отличается многословностью и частыми повторениями; аргументы излагаются бессистемно, не выстраиваясь в логическую цепь, которая приводила бы к определенному выводу: автор эгоистичен и агрессивен. Очевидны признаки умственной аберрации Земмельвейса и мания преследования. Многие считают, что мания преследования возникла из-за враждебного приема книги автора, но сама книга является свидетельством паранойи. Если бы Земмельвейс посвятил больше времени четкому изложению своих взглядов и меньше их доказательствам, его книга была бы вдвое лучше и вдвое короче! Но это был бы уже другой Земмельвейс.
