Медицинский мир либо игнорировал «Этиологию», либо яростно критиковал. Некоторые не реагировали на его работу потому, что научное обоснование было настолько многословным и непоследовательным, что они просто не смогли уловить его суть. Те, кто нападал на нее, возмущались оскорблениями автора. Но больше всех был взбешен сам Игнац Земмельвейс. Ярость и отчаяние заставили его опубликовать серию открытых писем в адрес некоторых лидеров оппозиции. Ураган его негодования стал неуправляемым.
Несколько лет назад Ференц Георги и я сделали перевод и подготовили к публикации открытые письма Земмельвейса для библиотеки классиков медицины. Перед нами стояла та же дилемма, что и перед Фрэнком Мерфи. Должны ли мы преобразовывать запутанные фразы Земмельвейса в четкие утверждения, которые были бы понятны американским читателям, или нам следовало оставить их в том виде, каком они были написаны, с многословными формулировками и сложной риторикой, так чтобы в них сохранились очевидные признаки психического расстройства автора? Однажды мы решили обсудить нашу проблему на вечерней встрече с коллегами по бомонтскому медицинскому клубу, в котором состояли как любители, так и профессиональные историки медицины, доброжелательное разбирательство которых своего предмета напоминало дружеские посиделки старых бейсбольных полупрофессиональных команд на спортивной площадке. К концу дискуссии вердикт был ясен: только благодаря абсолютной точности воспроизведения каждого нюанса выражения, каждого повторения, каждого многословного рассуждения и каждого туманного отступления от логики аргументации наша работа будет иметь реальную ценность для специалистов, которые пожелают воспользоваться нашей работой в своих научных исследованиях. В предисловии к работе мы процитировали слова Джона Миллингтона Синга, ирландского драматурга, автора пьес для национального ирландского театра в Дублине: «Перевод – не перевод, если он вместе со смыслом слов не передает манеру и тон автора исходного текста». Ниже приведены некоторые примеры несдержанных оскорблений, взятых из открытых писем Земмельвейса, которые он написал в 1861 году нескольким наиболее уважаемым акушерам из немецкоязычных стран, которые публиковали статьи, направленные против его теории. Джозефу Спаету, профессору кафедры акушерства в Венском университете Джозефс-Акэдеми, он написал:
Господин профессор, вы убедили меня, что послеродовое солнце, взошедшее над Веной в 1847 году, не просветило вашего ума, хотя сияло так близко от вас… Высокомерное игнорирование моего учения и надменные насмешки над ошибками вынуждают меня сделать следующее заявление: в душе я уверен, что с 1847 года тысячи и тысячи умерших после родов женщин и младенцев остались бы живы, если бы я не молчал, а вместо этого исправил бы все неточности, закравшиеся в теорию о послеродовой лихорадке… А вы, господин профессор, были партнером в этой бойне. Эти убийства должны прекратиться, и для того, чтобы убийства прекратились, я буду на страже, и тот, кто посмеет распространять опасные заблуждения относительно послеродовой лихорадки, найдет в моем лице непримиримого противника. Чтобы положить конец этим убийствам, у меня нет других средств, кроме как безжалостно разоблачать своих противников.
Как и Фридрих Сканцони, профессор кафедры акушерства в Вюрцбурге, один из самых влиятельных врачей своего времени, Спает оставил это категоричное письмо без ответа. Некоторые из биографов Земмельвейса считают Сканцони злым гением в жизни их героя из-за его особенно откровенного противостояния его теории. Но он не был ни злым, ни глупым, он искренне заблуждался. Несмотря на значительный вклад, сделанный им в медицину в своей области, в историю этой науки он вошел благодаря одной серьезной ошибке – его противостоянию доктрине чистых рук.
Интересно, что в четвертом издании его учебника, написанном спустя много лет после смерти его соперника, он сдержанно похвалил Земмельвейса и даже признал обоснованность основных принципов его теории. Земмельвейс писал Сканцони:
Чтобы положить конец убийствам, я принял непреклонное решение неустанно противостоять всем, кто распространяет ошибочные суждения о послеродовой лихорадке… Ваше учение клеймит врача как турка, который в фатальном, пассивном смирении допускает этой трагедии поглощать женщин после родов… Я посвятил сто три страницы моей публикации о послеродовой лихорадке исключительно для опровержения всех ошибок и заблуждений, которые как заклятье мешают вам изменить свое отношение к этому заболеванию… Я публично сообщу вам необходимые инструкции… Но если вы, господин профессор, не опровергнув моей концепции, продолжаете рассказывать своим ученикам об эпидемической природе послеродовой лихорадки, я провозглашаю перед Богом и миром, что вы убийца и что «История послеродовой лихорадки» не будет несправедлива к вам, если увековечит память о вас как о Нероне в медицине в качестве расплаты за то, что вы первым выступили против моей спасающей жизни теории.
Во втором письме к Сканцони Земмельвейс добавил:
Господин профессор был прав на протяжении тринадцати лет, потому что я все эти годы хранил молчание; теперь я решил говорить, и я буду, без сомнения, прав до тех пор, пока женщины рожают детей. Все, что вы можете сделать для спасения своей репутации, господин профессор, это принять мою теорию, если, конечно, еще осталось, что спасать. Если же вы продолжите придерживаться доктрины эпидемической природы послеродовой лихорадки, когда-нибудь наступившее просветление вызовет псевдо-эпидемическую послеродовую лихорадку и ваша репутация исчезнет с лица земли… Господин профессор доказал, что несмотря на то, что послеродовый период пациенток теперь протекает в больнице, оснащенной лучшим оборудованием, может быть совершена масса убийств, если хоть один врач обладает необходимыми талантами.
Затем в 1862 году Земмельвейс опубликовал последнее открытое письмо, в котором содержались такого же рода заявления, на этот раз адресованные всем профессорам акушерства. Теперь он бросал вызов каждому.
Во время этого литературного шторма окружающим становилось все очевиднее, что здоровье Земмельвейса, по крайней мере физическое, ухудшается. Иллюстрация позволяет сравнить его внешний вид в 1857 году в возрасте тридцати девяти лет и четыре года спустя, вскоре после того, как он опубликовал «Этиологию». К 1862 году, когда он написал последнее открытое письмо, изменилось его психическое состояние: приступы мрачной депрессии сменялись периодами приподнятого настроения. Хотя он еще справлялся со своими профессиональными обязанностями, начали проявляться проблемы с памятью и приступы странного поведения. В итоге в середине июля 1865 года отрицать очевидное было уже невозможно: профессор кафедры акушерства университета Пешта был подвержен вспышкам неконтролируемого психоза.
Мария Земмельвейс в течение двух недель пыталась ухаживать за мужем дома, но, в конечном счете, сдалась. 31 июля она с помощью нескольких друзей перевезла его на поезде в Вену. На вокзале своего давнего потерянного товарища встретил добросердечный Гебра. Сразу по прибытии Земмельвейса поместили в частную психиатрическую лечебницу. На следующий день, когда фрау Земмельвейс пришла навестить мужа, ей было отказано в свидании. Две недели спустя он умер. В течение сорока восьми часов было сделано вскрытие, и труп из лечебницы был доставлен в морг центральной венской больницы, а затем прямо на местное кладбище Шмельц. Следующие двадцать пять лет тело Игнаца Земмельвейса тлело в земле нелюбимой им Вены. Он остался чужеземцем даже после смерти.
