Хотя Чарльз Томас Джексон к тому времени зарекомендовал себя как опытный и весьма уважаемый ученый, необходимо отметить и другую черту его характера, не зная о которой трудно понять вышеупомянутые и произошедшие в дальнейшем события. Джексон был эксцентричным чудаком, внутри которого зрело семя безумия, а к тому моменту оно начало расцветать пышным цветом. Окончив медицинский факультет Гарварда в 1829 году, он в течение двух лет стажировался в парижских больницах, одновременно занимаясь геологией и аналитической химией. На обратном пути из Франции он познакомился с Сэмюелем Ф. Б. Морсом и продемонстрировал ему электромагнит, который он вез с собой в Бостон. После внимательного изучения прибора Морсу пришла в голову идея, что посредством электричества можно передавать информацию на большие расстояния. Вернувшись домой, он начал серию экспериментов, кульминацией которых стало изобретение телеграфа. Чарльз Джексон не постеснялся присвоить часть славы себе.
И это не единственный пример его специфической склонности трансформировать простое предложение или случайное содействие в требование признать его автором какого-то научного достижения. Когда армейский хирург капитан Уильям Бомонт применил экспериментальный метод лечения огнестрельного ранения в живот минера-канадца французского происхождения, в результате которого у пациента образовался желудочный свищ, он посоветовал Джексону сделать химический анализ жидкости, вытекающей из пищеварительного тракта. Бомонт и его подопытный Алексис Св. Мартин находились в то время в Бостоне, и когда одаренный капитан должен был вместе с армией отправиться на запад, Джексон пытался предотвратить вынужденный отъезд Бомонта, чтобы у него была возможность провести собственные исследования. С целью придать своему обману флер научного проекта, он ловко заручился подписями двухсот конгрессменов под петицией, описывающей важность его экспериментов для Америки и человечества. Если бы военный секретарь не отклонил это ходатайство, Джексон мог бы претендовать на звание первого физиолога страны, которое сегодня принадлежит Уильяму Бомонту.
Совсем незадолго до этого, в том же самом 1846 году, Чарльз Джексон был участником конфликта с немецким химиком Кристианом Шенбейном по поводу изобретения пироксилина. Этот спор ему суждено было проиграть. Таким образом, Джексон выехал на арену сражения за авторство изобретения общего наркоза на видавшем виды боевом коне с уже испытанной в бою пикой наперевес. Тот факт, что его вышибли из седла во всех предыдущих турнирах, только увеличивал его страстную решимость победить на этот раз.
Вторая проблема Мортона была действительно серьезной: он не имел возможности сохранить в секрете состав своего газа. Добавление ароматических соединений к смеси не могло скрыть от врачей характерный запах, и хотя Мортон отрицал то, что активным ингредиентом был эфир, это задержало открытие истины лишь на короткое время. Кроме того, в приобретении патента Мортон рассчитывал на безоговорочную поддержку врачей центральной больницы Массачусетса и представителей стоматологического профессионального сообщества. Уоррен, по его словам, «узнав, что был выдан эксклюзивный патент, не мог обратиться с заявкой без разрешения собственника» и не имел права на дальнейшее использование агента до тех пор, пока патентные ограничения не будут сняты. После трехнедельного моратория Мортон неохотно согласился поделиться своим секретом с коллегами из больницы, при условии, что вся информация будет строго конфиденциальной. С первой ампутацией с использованием анестезии 7 ноября возобновилось применение эфира. Две недели спустя изобретатель встретился с двумя представителями больницы, Генри Джейкобом Бигелоу и Оливером Венделлом Холмсом, и присвоил серному эфиру название «Летеон», пытаясь сохранить некое подобие тайны. Слово было заимствовано по предложению Холмса из сочинения Вергилия, который, как отмечалось ранее, применил его в описании глубокого сна, вызванного слезами мака.
Таким образом, одобрение новой техники бостонскими культурными кругами было оглашено не кем иным, как самим Холмсом, который в тридцать семь лет был близок к получению звания профессора анатомии и физиологии в Гарвардской медицинской школе. Открытие нуждалось в названии, даже если его основной ингредиент должен был оставаться тайной. Холмс предложил термин «анестезия» и определение от него «анестезирующий». Он заметил в письме Мортону, особо подчеркнув эту фразу, что, независимо от того, какое название он бы не выбрал, его «будут повторять на языках всех цивилизованных рас человечества».
(Как отмечалось ранее, слова «наркоз» и «анестезия» первоначально использовал Диоскорид в первом столетии, а вслед за ним их стали применять некоторые адепты гипноза. Хотя его нет в словаре Сэмюеля Джонсона, оно определенно присутствовало в лексиконе в 1721 году и может быть обнаружено в медицинском словаре Пана 1819 года. Знающим сборник эссе Холмса «Самодержец за завтраком» покажется, что термин берет свое начало в сочинениях того времени; возможно, он нашел его в книге Джона Мейсона Гуда «Физиология системы нозологии», опубликованной в 1823 году. Хотя доктору Холмсу часто приписывают авторство этого слова, он был бы первым, кто подтвердил древность его родословной.) Несмотря на достигнутую договоренность о правах и конфиденциальности, гарвардские врачи готовились сообщить о новом открытии американскому научному сообществу. Краткий реферат событий был зачитан перед Американской академией искусств и науки 3 ноября, а уже 9 ноября Генри Джейкоб Бигелоу представил полный документ собранию Бостонского общества совершенствования медиков. Документ был опубликован 18 ноября в одном из номеров Бостонского журнала о медицине и хирургии – сегодня это дорогостоящий коллекционный экземпляр, поскольку он содержит первое официальное сообщение об открытии общего наркоза. К тому времени Бигелоу, который должен был вскоре прийти на смену Джону Коллинзу Уоррену в качестве ведущего хирурга Новой Англии, провел ряд экспериментов и применил обезболивание с помощью паров газа в нескольких клинических случаях.
Известие о великом открытии быстро распространилось по всей Европе точно так же, как подобные вещи происходят в наши дни. Джейкоб, гордый отец Генри Бигелоу, отправил в Лондон письмо своему другу Френсису Бутту, вложив в него газетную вырезку о своем сыне. Не теряя ни минуты после получения сообщения, Бутт пригласил дантиста по имени Робинсон удалить зуб некой мисс Лонсдейл в своем домашнем кабинете. В течение нескольких минут после того, как леди пришла в себя, Бутт отправил с посланником сообщение своему коллеге Роберту Листону, талантливому и решительному профессору хирургии, работавшему в колледже Лондонского университета. Начиная с субботы, Листон с нетерпением ждал, когда закончатся выходные и наступит понедельник 19 декабря, когда состоится первая в Европе хирургическая операция под общим наркозом. Известно, что перед тем, как начать процедуру ампутации, он сказал собравшимся студентам и помощникам: «Сейчас мы воспользуемся американской уловкой, джентльмены, чтобы погрузить пациента в состояние забытья». Завершив наложение бинтов, великий британский хирург, представитель того же медицинского факультета, который смеялся над Джоном Эллиотсоном и гипнотизерами всего восемь лет назад, громко провозгласил перед всеми, кто мог слышать его звучный голос: «Эта американская уловка, джентльмены, превосходит бестолковый гипноз». Среди притихших зрителей находился девятнадцатилетний студент, стремившийся получить степень бакалавра, Джозеф Листер, о котором еще будет сказано позже.
