Исследования в области анестезии сделали Сноу, хирурга скромного происхождения, популярным в викторианском Лондоне. Но самым впечатляющим в его карьере является не то, как возросло его положение в обществе, а его интеллектуальные достижения, огромное разнообразие отраслей знания, которые он так легко использовал в своих исследованиях. Сноу был по-настоящему консилиентным мыслителем – в том смысле термина, в котором его изначально сформулировал кембриджский философ Уильям Вьюэлл в 1840-х годах (и недавно популяризировал биолог из Гарварда Э. О. Уилсон). «Консилиенс (совпадение) Выводов, – писал Вьюэлл, – происходит тогда, когда Вывод, сделанный на основе одного класса фактов, совпадает с Выводом, сделанным на основе другого, отличного класса. Таким образом, Консилиенс – это проверка верности Теории, в которой он наблюдается». Работы Сноу постоянно наводили мосты между разными дисциплинами, многие из которых в его эпоху находились в совершенно зачаточном состоянии, и он использовал данные одного направления исследований, чтобы предсказывать результаты других направлений. Изучая эфир и хлороформ, он перешел от молекулярных свойств самого газа к его взаимодействию с клетками легких и кровеносной системы, затем – к циркуляции его по организму и психологическим эффектам, которые вызываются биологическими изменениями. Он даже вышел за пределы природного мира, разработав технологию, которая помогла лучше понять анестезию. Сноу не интересовали отдельные, изолированные явления: его интересовали цепочки и сети, переход с одного направления на другое. Его разум с радостью перескакивал с молекул на клетки, с них – на мозг и машины, и именно эти консилиентные исследования помогли Сноу так сильно продвинуть зарождающуюся отрасль медицины за столь поразительно короткое время18.
После применения анестезии в родах у королевы к помощи доктора Сноу стали обращаться все роженицы в английском высшем свете. И каждая желала знать, как прошли роды у Виктории. Ответ был всегда один: «Ее Величество – образцовый пациент».
Тем не менее его интеллектуальные стремления, связанные с эфиром и хлороформом, были жестко ограничены: исследования останавливались на уровне отдельного больного. Следующий шаг вперед – к большому, взаимосвязанному миру городов и обществ, групп, а не индивидов, – для исследований анестезии не требовался. Возможно, он и получил доступ к телу королевы, но вот политика оставалась вне поля зрения Сноу.
Но холера все изменила.
Мы точно не знаем, какая именно последовательность событий заставила Джона Сноу в конце 1840-х годов проявить интерес к холере. Будучи практикующим врачом и ученым, он, безусловно, вынужден был постоянно иметь дело с этой болезнью. Более того, она, можно сказать, была напрямую связана с его работой анестезиолога, потому что некоторые врачи, менее тщательно, чем Сноу, проверявшие эмпирические данные, продвигали (естественно, ошибочно) хлороформ в качестве потенциального лекарства от холеры. Несомненно, эпидемия 1848–1849 годов, самая тяжелая в Великобритании за полтора десятка лет, лишний раз напомнила, что загадку холеры нужно разгадать как можно скорее. Человеку вроде Сноу, одержимого и медицинской практикой, и научными исследованиями, холера, должно быть, казалась самой желанной добычей.
Теорий о механизме действия холеры было едва ли не столько же, сколько случаев болезни. Но к 1848 году диспуты в основном велись между двумя лагерями: «контагионистами» и «миазматистами». Холера – это либо некая действующая сила, передающаяся от человека к человеку, как грипп, либо же она прячется в «миазмах», создающихся в антисанитарных условиях. Контагиозная (заразная) теория привлекла немало последователей, когда болезнь впервые появилась на британских берегах в начале 1830-х годов. «Мы можем лишь предполагать существование некоего яда, который продвигается независимо от ветра, от почвы, от каких-либо состояний воздуха и от водной преграды, – писали в редакторской колонке The Lancet в 1831 году – Или, проще говоря, главным разносчиком этого яда служит человек». Но большинство врачей и ученых считали, что холера распространяется через отравленную атмосферу, а не личные контакты. Один обзор опубликованных утверждений американских врачей того периода показал, что менее пяти процентов из них считали, что холера заразна.
К концу 1840-х годов теория миазм обрела куда более высокопоставленных сторонников: Эдвина Чедвика, комиссара по санитарии, Уильяма Фарра, главного городского демографа, а также многих других государственных служащих и депутатов парламента. Фольклор и суеверия тоже были на стороне миазматистов: вонючий, ужасный городской воздух считался причиной большинства заболеваний. Общепринятого мнения по поводу метода распространения холеры не существовало, но теория миазмов имела намного больше последователей, чем любые другие гипотезы. Что особенно интересно, несмотря на то что после 1832 года, когда болезнь пришла на английскую землю, холере посвящались многочисленные дискуссии и в специализированной, и в массовой прессе, практически никто не предполагал, что она может передаваться через зараженную воду. Даже сторонники контагиозной теории, которые считали, что болезнь передается от человека к человеку, не видели никакой перспективы в водной гипотезе.
Детективное расследование Сноу по «делу о холере» началось, когда он заметил в опубликованных отчетах об эпидемии 1848 года характерную деталь. Азиатская холера отсутствовала в Великобритании несколько лет, но вот в континентальной Европе недавно наблюдалась вспышка болезни – в том числе и в Гамбурге. В сентябре того года немецкий пароход «Эльба», несколькими днями ранее вышедший из Гамбурга, остановился в Лондоне. Матрос по имени Джон Харнольд поселился в доходном доме в Хорслидауне. 22 сентября у него начались симптомы холеры, и он умер через несколько часов. Через несколько дней в той же комнате поселился некто по фамилии Бленкинсопп; 30 сентября он умер от той же болезни. Буквально через неделю холера начала распространяться по окрестностям, а затем эпидемия охватила и всю страну. За те два года, что болезнь свирепствовала в стране, умерло 50 000 человек19.
Сноу сразу же понял, что эту последовательность событий будет довольно трудно объяснить противникам контагиозной теории. Совпадение было слишком очевидным, чтобы объяснять его с точки зрения теории миазмов. Два случая холеры в одной комнате за неделю, возможно, еще как-то совместимы с миазматической моделью – если верить, что в самой комнате содержится некое опасное вещество, которое отравляет обитателей. Но вот утверждать, что комната внезапно пропиталась ядовитыми испарениями именно в тот день, когда там поселился моряк, приехавший из города, пораженного болезнью, – это уже перебор. Сноу позже писал: «Кто может сомневаться, что случай с Джоном Харнольдом, моряком из Гамбурга, упомянутым выше, является настоящей причиной недуга Бленкинсоппа? Тот жил и спал в единственной комнате во всем Лондоне, в которой наблюдался первый за многие годы случай настоящей азиатской холеры. А если холера в некоторых случаях передается от человека к человеку, нельзя ли тогда утверждать, что она передается так же и в других, – иными словами, что похожие последствия вызваны похожими причинами?»
