Возможно, что Vibrio cholerae просто не смог прожить в колодезной воде под Брод-стрит дольше нескольких дней. В колодец не попадала вода, так что в воде, скорее всего, не было планктона, и бактерии, которым не удалось оттуда сбежать, медленно умерли от голода на глубине двадцати футов под уровнем улицы. Могла сыграть определенную роль и чистота колодезной воды. Холерный вибрион предпочитает воду с большим содержанием соли или органических веществ. В дистиллированной воде бактерия умирает буквально за несколько часов. Но самый вероятный сценарий состоит в том, что и самой бактерии пришлось бороться за жизнь с другим организмом: вирусом-бактериофагом, который эксплуатирует V. cholerae для собственных репродуктивных нужд точно так же, как сам V. cholerae использует тонкий кишечник человека. Один фаг, введенный в бактериальную клетку, порождает около сотни новых вирусных частичек и в процессе убивает бактерию. Через несколько дней подобного размножения популяция холерного вибриона, вполне возможно, была полностью вытеснена фагами, безвредными для людей
[12].
Впрочем, каким бы ни было объяснение, первые несколько дней начала эпидемии стали настоящей микробной лотереей: популяция V. cholerae собралась в маленьком водоеме, ожидая, пока ее поднимут наверх, на свет божий, где их ожидали неслыханные репродуктивные возможности. Те, кому удалось выбраться из колонки, дали триллионы потомков в тонких кишечниках жертв. Те же, кто остался в колодце, погибли.
Когда Уайтхед позже вспоминал события этой недели, он обнаружил даже еще больше случаев, когда выжившие пили воду с Брод-стрит в больших количествах. Он нашел мальчика, который переболел холерой и считал, что ему удалось выздороветь, потому что он выпил десять кварт (примерно 9,5 литра) воды; одна девушка выпила семнадцать кварт в попытке (к счастью, успешной) справиться с недугом. Но, восстанавливая хронологию эпидемии, он обнаружил и еще кое-что: практически все выжившие, которые пили много воды с Брод-стрит, употребляли ее после субботы. Куда сложнее оказалось найти тех, кто рассказал бы, что пил воду из колонки в начале недели: большинство из них умерли.
Так что вполне возможно, что к выходным V. cholerae уже практически не было в колонке на Брод-стрит: последние бактерии вымерли в темной, холодной воде, пока в двадцати футах выше еще бушевала эпидемия. Может быть, их уничтожил какой-нибудь другой микробный организм. А может быть, естественное течение грунтовых вод медленно очистило воды колодца, и колония холерных вибрионов исчезла в гравии, песке и глине под улицами Сохо.
К концу дня Сноу уже собрал убедительный набор доказательств против колонки. Из восьмидесяти трех умерших в списке Фарра семьдесят три жили в домах, находившихся ближе к колонке на Брод-стрит, чем к любому другому общественному источнику воды. Из этих семидесяти трех, как узнал Сноу, шестьдесят один человек регулярно пил воду с Брод-стрит. Лишь шестеро умерших определенно не пили воду с Брод-стрит. Оставшиеся шестеро были загадкой «из-за смерти или отъезда всех, кто был знаком с умершими», как позже писал Сноу. Десять случаев за пределами воображаемой границы, окружавшей колонку Брод-стрит, были не менее показательными: восемь из них были связаны с Брод-стрит. Сноу обнаружил и новые причинно-следственные цепочки, ведущие к воде из колонки: владелица кофейни, в которой торговали шербетом, разбавленным водой с Брод-стрит, сообщила Сноу, что с начала эпидемии умерли уже девять ее клиентов. Он противопоставил ситуации на пивоварне «Лев» и фабрике братьев Или, задокументировал и почти полное отсутствие болезни в работном доме на Поланд-стрит. Больше того: в Хэмпстеде за него провели даже искомый experimentum crucis.
На первый взгляд это казалось просто потрясающей следственной работой, учитывая, в каком возбужденном состоянии находился район. Буквально за сутки после получения первой статистики от Фарра Сноу удалось разузнать подробности о поведении более семидесяти человек от их родственников и соседей. Бесстрашие Сноу поражает даже сейчас: квартал обезлюдел после самой свирепой эпидемии за всю историю города, а Сноу час за часом обходил дома, пострадавшие больше всего – дома, которые, собственно, до сих пор страдали от болезни. Его друг и биограф Бенджамин Уорд Ричардсон позже вспоминал: «Никто, кроме тех, кто знал его близко, не может представить, как он трудился, какой ценой и насколько рискуя. Куда бы ни являлась холера, он тут же следовал за нею».
Вряд ли хоть кто-то еще в Лондоне в тот день представлял, насколько сильна эпидемия, лучше, чем Джон Сноу и Генри Уайтхед. Но, по иронии судьбы, именно из-за того, что они хорошо знали Брод-стрит, им трудно оказалось оценить истинные масштабы трагедии. В местном госпитале размещалось по крайней мере вдвое больше больных из Сохо, чем страдало за закрытыми дверями и ставнями собственных домов. За три дня, начиная с 1 сентября, в расположенный поблизости Миддлсекский госпиталь поступило более 120 пациентов с холерой, где Флоренс Найтингейл отметила, что подавляющее большинство среди них составляли проститутки. Больных складывали в больших открытых палатах и лечили солевым раствором и каломелью.
В викторианскую эпоху считалось, что низшие слои общества ведут аморальный образ жизни, и именно поэтому их настигает божья кара: они заболевают чаще, чем представители высшего света.
В воздухе стоял тяжелый запах хлора и серной кислоты, которыми работники больницы обрабатывали комнаты в попытках очистить воздух. Все это, впрочем, помогало мало: две трети пациентов умерли.
Когда больных стало слишком много и они уже перестали помещаться в Миддлсекском госпитале, новоприбывших стали отправлять в госпиталь Университетского колледжа. В первые три дня туда поступило двадцать пять пациентов с холерой. Вестминстерский госпиталь принял восемьдесят пациентов в первые несколько дней эпидемии. Немалый приток пациентов отмечался и в других учреждениях: к среде более пятидесяти больных холерой поступили в госпитали Гая, Св. Фомы и Чаринг-Кросс.
Больше всего пациентов с холерой принял госпиталь Св. Варфоломея – почти две сотни за первые дни эпидемии. Врачи с переменным успехом экспериментировали с несколькими разными методами лечения: касторовым маслом, стручковым перцем, даже холодной водой. Внутривенная инъекция физраствора, соленость которого примерно соответствовала сыворотке крови, на время помогла двум больным, но через несколько часов они умерли – судя по всему, из-за того, что, как и пациенты Томаса Латты в 1832 году, получили инъекции лишь однократно.
В общем, катастрофа на улицах вокруг Голден-сквер была на самом деле лишь частью истории. Сидя в среду за вычислениями, Сноу и Уайтхед оперировали двузначными числами. Вскоре им предстояло узнать, что эти цифры поразительно оптимистичны.
Вполне возможно, что подробные расспросы, которыми занимался Сноу, даже сами по себе сократили распространение болезни. Со слов самого Сноу мы знаем, что за неделю он пообщался с сотнями жителей района, и в большинстве разговоров звучали вопросы о колонке на Брод-стрит. Вот чего мы не знаем, так это того, упоминал ли Сноу в разговорах свою теорию об источнике холеры. Может быть, это были одновременно и опросы, и предупреждения? Сноу, в конце концов, был врачом, а бедные, перепуганные обитатели Сохо – его пациентами. Если он считал, что колонка распространяет смертельную болезнь, то вряд ли стал бы держать такую информацию при себе. Могло ли сотни отдельных предупреждений от уважаемого врача быть достаточно, чтобы в районе перестали пить воду с Брод-стрит? Самый резкий спад смертности произошел во вторник и среду – через два дня после того, как Сноу начал обходить окрестности. Возможно, меньше людей стало умирать потому, что до какой-то части населения дошел слух, что во всем виновата колонка.
