— Естественно! Любую мазню даже и в королевском музее выставят, если инквизиция настойчиво попросит! — брякнул Брен.
— Мне кажется, уже пора подавать чай, — прервала затянувшуюся паузу госпожа Рейсон, — Кирелла, помоги со стола убрать.
Адвокат вскочила с такой готовностью, что едва стул не перевернула. На жениха, что-то бубнящего в своё оправдание, она не смотрела. Впрочем, на инквизитора тоже. И даже вызвалась сама посуду вымыть, лишь бы в столовую не возвращаться.
К её невероятному счастью затягивать фарс Тейлор не стал, от чая отказался и начал прощаться. Кира, намыливая очередную тарелку, прислушивалась к бубнежу за стеной и сама не понимала, что чувствует. Смолой кипящую злость — это понятно. Но было и ещё что-то: то ли облегчение, то ли разочарование.
Разобраться в себе ей так и не дали. Когда инспектор в дверях кухни появился, злость вспенилась мутной волной, затопив всё остальной, чем бы оно ни было. Сразу по рыжей башке инквизитор не получил только потому, что ведьма так и не решила, что на неё надеть — стопку чистых тарелок или тазик с обмылками.
— Убирайся отсюда! — прошипела разъярённой змеёй ведьма. Тейлор кивнул серьёзно, но уходить не спешил. — И никогда, слышишь, никогда тут больше не появляйся! — снова кивок. — Ты самый настоящий урод! — ещё один кивок, такой же серьёзный. — Вот зачем это всё устроил? Чтоб продемонстрировать, что ты взрослее, умнее, успешнее, и богаче? — новый кивок был вполне ожидаем. — Хорошо! А дальше что? Ну вот что мне делать со всем этим пониманием?
Больше кивать инспектор не стал, лишь плечами пожал. Для разнообразия, видимо.
— Уходи, ладно? Просто уходи.
Злость схлынула неожиданно, словно пробку выдернули. И она стекла, не оставив ничего, кроме равнодушия и каменной усталости. Да такой, что ведьма на табуретку села — ноги на самом деле не держали.
— Знаешь, чего понять не могу? — глухо и словно бы нехотя выговорил Тейлор. — Я-то в тебе что нашёл?
Развернулся и действительно ушёл.
Кира ещё долго сидела, прислушивалась, хотя и шаги давно уже стихли, и входная дверь совсем неоднозначно бахнула. Поднялась только тогда, когда мать пришла. Говорить госпожа Рейсон ничего не стала, лишь головой неодобрительно покачала и смотрела так, будто Кира провинилась в чём.
— Да идите вы к чёрту! — выпалила адвокат. — Умные все, сил никаких нет! Хоть бы одна собака подсказала, как мне-то быть.
Никуда злость не утекла, тут она была, притаилась только. И вернулась мгновенно, прихватив с собой ещё и едкую обиду, теперь уж целенаправленную.
А мать так ничего и не сказала. Даже когда Кира едва косяк вместе с дверью в коридор не вынесла, из кухни выскакивая, промолчала. Лишь придержала покачнувшуюся стопку скверно вымытых, жирных и мыльных тарелок.
[1] Пастораль (фр. pastorale — пастушеский, сельский) — жанр в литературе, живописи, музыке и в театре, поэтизирующий мирную и простую сельскую жизнь. «Сельская пастораль» — плеоназм (масло масляное).
Глава 13
Принципы житейской мудрости у инквизитора сформировались ещё в пору кадетской юности. После отбоя любили обременённые немалым опытом восемнадцатилетние мужчины поговорить «за жизнь» и «про баб». Сам-то Тейлор в таких диспутах не участвовал, но слушать слушал.
Так вот, согласно постулатам на свете нет ничего гаже, чем похмелье, приправленное семейным скандалом. И сейчас инспектор с полной уверенностью мог утверждать: ошибались мудрецы. Похмелье, наперченное молчанием, укоризненными взглядами и мученическими вздохами гораздо хуже. Естественное после излишнего возлияния желание пойти и немедленно повеситься вырастает в разы. Потому что к головной боли и тошноте добавляется ещё понимание: свинья ты последняя, скотина неблагодарная и вообще животное во всех наихудших смыслах этого слова.
Спрашивается, на кой вчера куролесить потянуло? Нет, конечно, самые прямые и простые решения часто оказываются и самыми эффективными. Но наверное, это всё же не относится к идее утопить в вине смущение и злость на самого себя. Как показывает богатая практика, человечеством накопленная, не топятся они. Наоборот, распухают в прямой пропорциональности к выпитому.
Мерилен снова горько вздохнула. Тейлор сдвинул пузырь, льдом набитый, с макушки на лоб. Не потому, что так голове легче стало, а чтобы супругу драгоценную не видеть.
Помолчали. Большие напольные часы послушно отсчитывали секунды. Их унылое «дын-дын» резонировало в висках, заставляя желе, мозг заменившее, студенисто вздрагивать.
— Ты не ночевал в своём номере, — наконец, сообщила жена.
«Да неужели?» — удивился инспектор, правда, мысленно. Вслух произнести не решился, побоялся, что такую сложную фразу ему не выговорить.
— Где ты был, Женевьев?
Видимо, решила госпожа Тейлор: развод — это дело хлопотное и долгое. Гораздо эффективнее мужа просто добить.
— В ресторане, — не без труда — губы складывались как-то странно, будто из каучука вылепленные — но прохрипел всё же инквизитор. — Потом в баре. Кажется.
— Ты начал пить!
Если судить по тону Мерилен, до паперти и клянчинья у прохожих медяков на опохмел Тейлору всего-то шаг и остался.
— Дорогая, я начал пить сразу после того, как закончил сосать! — нет, дурное это дело — ввязываться в перебранку, когда собственное имя вспоминается с трудом. — В смысле, я имел в виду, что впервые крепкие напитки попробовал задолго до нашей встречи…
Уж лучше б молчал ей-богу!
— А мне кажется, что это на тебя нравы местных… аборигенов дурно влияют. Согласись, Женевьев, ты всегда был натурой легко внушаемой.
— Я? — тяжело поразился Тейлор и даже из-под пузыря одним глазом выглянул. Жена покивала, доказывая, что, по крайней мере, слух у инспектора остался в полном порядке. — И какие же местные нравы тебя не устраивают?
— Всем известно, что провинциалы злоупотребляют спиртными напитками, — пожала плечиками супруга.
— Точно, — согласился инквизитор, возвращая пузырь на место, — а в столице живут сплошные трезвенники.
— Но они не наносят визитов к деревенским маргиналам.
По всей видимости, не отмолчаться, не просто тихонько скончаться сегодня инспектору было не дано. Тейлор скрипнул зубами, отложил пузырь на стол, выпрямился в кресле, пальцы на животе сцепил.
— Маргиналы — это кто? — поинтересовался ласково.
— Художник и его семейство, — с поистине иконным страданием глядя на мужа, пояснила Мерилен.
— Откуда дровишки?
— Ну вот, ты даже говорить стал, как они. Очнись, Женевьев, иначе будет поздно! Поверь мне, я лучше других знаю жизнь этих людей. Не раз и не два мне приходилось общаться с такими вот гениями из провинции…
— Ну да, ты с ними общалась аж три, а, может, даже четыре раза!
