— Ну что ж, добро пожаловать. Меня зовут тетя Женя. А тебя? Откуда ты?
— Меня Ира. Я местная.
— О, местная, это хорошо. Я тоже местная. Потом ты мне расскажешь что-нибудь. А теперь полезай наверх и поспи.
Она указала мне на третий этаж. Только там, в глубине камеры была одна пустая нара. Себе под нос тетя Женя пробурчала: «Там посмотрим: спускать или опускать будем».
С ужасом я глянула наверх. Я не могла себе представить, как туда можно забраться. «Третий этаж» находился под самым потолком, и его даже не было видно с пола. Никаких лесенок и приспособлений для того чтобы туда подняться. Но делать было нечего. От меня явно ждали того, что я уберусь с «первого этажа», поэтому пришлось приготовиться к восхождению. Обувь я оставила внизу и ступила на нижнюю нару.
Я боялась наступить на чью-то постель (кто знает, что здесь за это полагается), поэтому как можно аккуратней забралась на второй этаж, ставя ноги на металлический каркас кровати и подтягиваясь на руках. Как бы осторожна я ни была, все это сооружение ходило ходуном. Оно состояло из двух спаренных трехъярусных нар, старых и скрипучих. К счастью, никто не цыкал и не рычал на меня за то, что я вызвала небольшое землетрясение своим появлением, и я благополучно оказалась наверху. Снизу мне любезно подали мои вещи.
Я очутилась словно в ином измерении. Все другое: другой воздух (весь сигаретный дым поднимался сюда), другой ракурс (не так много ярких тряпок и ничего не свисает сверху), другие лица. Какие-то страшные и ужасные. Рядом со мной лежала старуха. Да-да очень старая (позже я узнала, что ей семьдесят два). Как она сюда вскарабкалась? За что могли посадить старуху, и почему тетя Женя отправила эту женщину на третий этаж?
— Здрасте, — пролепетала я.
Она, молча, зыркнула на меня из-под густых старческих бровей и отвернулась спать. Да, мои ночи на ИВС в одиночестве на первом этаже показались теперь раем. Я кое-как постелила рваную простынь, выданную мне, стараясь как можно меньше трясти нары, и легла. Мне казалось, что я никогда не смогу здесь уснуть. Теперь я знала, что значит страх. Это оказаться на такой высоте, среди чуждой тебе толпы безразличных лиц. Очень высоко и очень страшно. Я боялась шелохнуться, чтобы не упасть, представляя себе падение с этой высоты. Хотя ширина нары была такой же, как у обычной односпальной кровати — сантиметров шестьдесят — но на такой высоте, она казалась намного уже. Это как идти по узкому бордюру в двадцати сантиметрах от земли или поднять этот же бордюр на стометровую высоту. От одной мысли о падении потеряешь равновесие. Никакого бортика, который мог предотвратить вынужденный полет, не было, и я ухватилась рукой за край нары, чтобы всегда его чувствовать.
Расстояние между нарами было небольшим, где-то в полметра, при падении я обязательно ударюсь или зацеплюсь и сломаю что-то.
Единственная тусклая лампочка светила прямо в лицо. Я украдкой посмотрела на моих соседок по третьему этажу и обнаружила, что все они положили себя полотенца на глаза. Они лежали так неподвижно и одинаково, что были похожи на мумий, давно забытых здесь, в этом краю третьего этажа. Протянув руку, я могла дотронуться до потолка. Нельзя было пошевелиться, и, еще в камере стоял равномерный гул, словно в пчелином улье. Наверное, благодаря этому я уснула. Все же здесь был матрас, и это была первая мягкая кровать за две недели. А еще было тепло. Наконец впервые за две недели я согрелась, и меня перестал бить озноб. Наверху было даже жарко, так что можно было не укрываться.
Блаженство!
Глава 4
Посреди ночи я проснулась. Оттого, что хотела в туалет. Вопреки ожиданиям никто не спал, а наоборот жизнь кипела полным ходом: ели, курили, пили что-то из железных кружек и смеялись. Тогда-то я и узнала, что в тюрьме никто ночью не спит. Как только наступает вечер, тюрьма просыпается и начинает свою жизнь. Отсыпаются потом, днем. Вот так началась и моя ночная жизнь.
В туалет хотелось нестерпимо, но как на глазах у всех этих женщин спуститься вниз и справлять свои нужды? Я не могла себя заставить это сделать. Вот оно — еще одно унижение, очередное испытание, через которое необходимо пройти. Я не стала бы описывать всех этих подробностей, но для осознания всей той жизни, это просто необходимо. Нужда все же заставила меня начать спуск. Казалось, что взоры обращены на меня, и глаза каждой следят и ждут, когда же я совершу ошибку. Благополучно спустившись, я ощутила дрожь в ногах и руках от непривычного напряжения мышц. Стараясь ничем не выдать своего смятения, на негнущихся ногах пошла к туалету. Меня сопровождали миллионы глаз. Железная дверца туалета противно и громко заскрипела. По привычке я искала защелку на дверце, которой не оказалось и в помине. От страха меня прошиб пот.
Возможно, такие душевные терзания по поводу туалета были только у меня, ведь у нас в семье об этих вещах даже не говорили вслух. Говорилось что-то вроде: «Посетить одно местечко» и тут после этого — пойти «на парашу» при всей камере. Интеллигенция со своей благовоспитанностью в такие моменты оказывается в проигрыше.
Когда я искала, где же смывается унитаз, то, подняв глаза, увидела жуткую картину. Напротив туалета, может в полуметре от меня, стояла нара, а на втором ярусе, головой в сторону туалета лежал мужик. Страшный и огромный. Черные волосы коротко острижены, огромные ручищи сжимают сигарету, а противный рот выпускает струю дыма. Он не сводил с меня глаз, внимательно рассматривая все, что я делаю.
Сердце у меня ушло в пятки. Я скорей постаралась выйти оттуда и ринулась наутек к своему спасительному месту на третьем этаже. А он смотрел на меня и довольно ухмылялся. Господи ты боже мой! Кто это? Что это такое? Что он тут делает? И как я, скажите на милость, смогу еще раз пойти в туалет? Я пулей взлетела к себе наверх, забыв обо всех предосторожностях, натянула одеяло и лежала, обливаясь потом. И никому не было никакого дела до него. Сон теперь не шел, и я в ужасе прислушивалась к разговорам. Снизу послышалось оживление, и женщины загалдели, зашумели, смех стал громче. Я услышала обрывки фраз:
— Сейчас начнется веселье.
— Ждать совсем немного.
А еще что-то про новеньких, я не разобрала что, но знала, что новенькая здесь только я.
Я тут же решила, что веселиться будут со мной, что заявятся мужчины для каких-то утех. Словно мало было огромного мужика у туалета. Мне было так страшно, что в какой-то миг я заметила, что одеяло, под которым я лежу, трясется мелкой дрожью. Я даже и не знала раньше, что мое тело на это способно. Как бы я ни хотела сохранять внешнее спокойствие, тело само меня выдавало и было мне неподвластно. Я не заметила в камере ни молодых, ни просто привлекательных девушек и решила, что буду отстаивать свою честь до конца. Насмотревшись американских фильмов, я уже представляла сцены насилия в камере, где все тебя мучают и бьют, для того чтобы преподать урок. Чаще всего в этих фильмах вообще непонятно почему они там друг над другом измываются. Но может это просто заведённый порядок в тюрьме? Как в армии есть хлеб с гуталином.
