Многие разновидности революции
В своей всеобъемлющей, выдающейся книге «Sapiens: Краткая история человечества» историк Юваль Ной Харари называет ряд «переломных моментов» в летописи господства нашего вида5. Первый – это Когнитивная революция, которая произошла около 70 тысяч лет назад и была отмечена развитием речевых способностей, а также умения выражать умозрительные предположения. Второй – Земледельческая революция, для которой характерны переход от стиля жизни охотников-собирателей к одомашниванию растений и животных и появление постоянных мест обитания. Вторая революция произошла около 30 тысяч лет назад. Это также была эпоха «культурной революции» (не стоит путать ее с социальным переворотом под тем же названием, совершенным Мао Цзэдуном в Китае спустя тысячелетие). Третьим переломным моментом считается Научная революция, которая наступила 500 лет назад и совпала с систематическим накоплением эмпирических знаний. Это была эпоха морских экспансий и открытия Америки европейцами, а также развития капитализма. В этот переломный момент появилось нечто, ранее не наблюдавшееся с момента зарождения человечества: «принятие неведения». Согласно Харари, до того момента в обществе подразумевалось само собой, что всё заслуживающее знания уже известно и открыто, а если отдельному человеку что-то неизвестно, он может обратиться к старым текстам. В таком обществе информационного застоя вы обращались к прошлому, чтобы получить указания на будущее. И всего лишь 500 лет назад эта фундаментальная предпосылка сменилась признанием социального неведения и поиском новых знаний, который продолжается до сих пор. Четвертый поворотный момент – Индустриальная революция, – с его ростом рыночной экономики и развитием машин, произошел около 200 лет назад.
Хронология переломных моментов очень приблизительна и неточна. И даже в этом случае временные интервалы оказываются весьма поучительными: 40 тысяч лет между Когнитивной и Земледельческой революцией; приблизительно менее 30 тысяч лет между Земледельческой и Научной; 300 лет между Научной и Индустриальной и 200 лет между Индустриальной и Цифровой революцией (рис. 1.2).
Рис. 1.2. Переломные моменты в истории цивилизации. Скорость развития человеческого общества, по Ювалю Харари
Темп изменений не просто ускоряется, он ускоряется многократно – от десятков тысячелетий до столетних интервалов. И если мы экстраполируем в будущее, то порядок величины таких изменений сократится еще больше. В любом случае мы находимся в начале другого колоссального креативного культурного взрыва, вызванного Цифровой революцией и перспективой почти полного слияния физического и виртуального мира, биологического и искусственного, на пороге «революции слияния».
В окружающей среде, для которой характерна такая скорость изменений, может потребоваться существенная реорганизация нейронных ресурсов мозга каждого человека, колоссальная перестройка самого способа, которым мозг обрабатывает информацию. Основные когнитивные привычки, возможно даже лежащие в основе механизма работы мозга, которых достаточно в относительно статичной обстановке, могут сильно отличаться от функционирования в постоянно меняющейся окружающей среде. Если так, то значение таких изменений для общества колоссально.
Культура и когнитивные стили
Я все больше думаю о зависимости когнитивных стилей от культуры. Меня наталкивают на эти мысли наблюдения, сделанные в самых разных «отсеках» моей жизни. Мой обычный рабочий день состоит из наслоений самых разных занятий – например, я пишу эту книгу утром и надеваю колпак клинициста днем, и наоборот. Жонглирование разнообразными занятиями – клиника, исследования, преподавание, консультации в промышленности и написание книги – временами превращается в палку о двух концах, каждое дело страдает, но в целом мне все это нравилось и нравится на протяжении многих лет, и я чувствую, что взаимное обогащение превышает перегрузку. Сама по себе моя работа в клинике заключается в изучении разнообразия: Нью-Йорк – это современный Вавилон, и я наблюдаю пациентов из всех социальных слоев и уголков мира. И так случилось, когда я только начал писать эту книгу, меня попросили посмотреть несколько пациентов из развивающихся стран Азии и Африки. Моими пациентами были простые пожилые люди с нулевым официальным образованием, типичные представители традиционного общества «старых стран». Эти люди, хотя и жили в Соединенных Штатах, очень мало контактировали с большим миром. Безусловно, мои пациенты получали какую-то выгоду от таких диагнозов, как нарушение когнитивных функций, – финансовую помощь или жилье, – и меня попросили провести нейропсихологическое обследование, чтобы оценить их состояние. В таких случаях никогда нельзя сбрасывать со счетов возможность «симулирования» или «раздувания симптомов», и нейропсихологическое обследование призвано, в частности, выяснить, имеет ли место такое предосудительное поведение. Даже существуют специальные тесты, которые помогают определить, симулирует ли пациент или ему просто не хватает «прилежания», необходимого для выполнения когнитивных заданий. Я не большой поклонник этих тестов и обычно называю их «эрзац-нейропсихология», но все равно использую их, когда от меня это требуется.
В этом обследовании все пациенты без исключения, и «симулянты» тоже, безнадежно провалили нейропсихологические тесты. Их результаты далеко выходили за рамки известных или подозреваемых заболеваний, которые привели их ко мне в кабинет, и эти результаты не могли быть оправданы заболеванием. И в то же время у них не наблюдалось ни деменции, ни депрессии, ни тревожного расстройства в такой степени, чтобы это могло повлиять на результаты выполнения заданий; и они не отказывались от тестирования и не противодействовали мне. Это были доброжелательные пожилые люди, которые охотно делали все, о чем я просил их… за исключением того, что они все провалили тесты. Очевидное заключение, «по книге», которое должен был сделать нейропсихолог в такой ситуации, – что пациенты симулировали или саботировали обследование, не прилагая необходимых для выполнения заданий усилий. Но, как бывалый клиницист с более чем сорокалетним опытом, я убедился, что эти люди не были ни симулянтами, ни саботажниками. В то же время было очевидно, что, несмотря на мои многократные наставления, они не прилагали умственных усилий, необходимых для решения небольших и несложных заданий, которые я им дал. Я был совершенно уверен, что задания вполне соответствуют их когнитивным способностям, но могут потребовать некоторых умственных усилий. И у меня постепенно складывалось впечатление, что камень преткновения заключался не в пациентах. Дело не в том, что сами они не хотели напрягать мозги; они просто не знали, как это делать, – у них не было привычки к умственным усилиям. Само предложение о необходимости умственных усилий казалось им таким же чуждым, как мне показалось бы предложение пройтись по комнате колесом. Когда я поделился своим наблюдением с Бенвенуто Небресом, ведущим ученым и педагогом на Филиппинах, он описал мне подобный феномен, который отметил в некоторых частях своей страны, «где не существовало традиции школьного образования и родители просто не понимали, зачем их детям каждый день ходить в школу». Из этого наблюдения вытекает интересное различие между когнитивными навыками и когнитивными привычками. Разная культурная среда порождает не просто разные когнитивные навыки, но и разные когнитивные привычки.
