Под Москвой уже рекой лился иприт и над русскими позициями клубились облака фосгена и хлорциана, а в Крыму обе стороны не торопились забрасывать друг друга химическими снарядами. Манштейн успел хлебнуть этой дряни еще в Первую мировую, и не стремился повторить тот не слишком приятный опыт, а советские войска, не подвергшиеся химическим ударам, тоже не стали первыми применять отравляющие вещества.
Запасы снарядов и бомб с разноцветными кольцами на корпусах впустую копились на фронтовых складах, да так и уехали обратно в Рейх, когда в конце января Фюрер вдруг изменил свое решение и приказал прекратить применение химического оружия.
Зима в Крыму выдалась неожиданно холодной. Конечно, ни в какое сравнение с тем, что творилось под Москвой и Ленинградом здешние морозы не шли, но дороги сначала обледенели, а потом раскисли, что сильно затрудняло переброску войск. И все же теперь, в середине марта, Манштейн чувствовал, что дальше тянуть нельзя. Проблему Феодосии и Керчи следовало решать немедленно. Битва под Москвой завершилась тяжелым поражением, но фронт удалось стабилизировать, и Фюрер, наконец, вспомнил о том, что существуют и другие театры боевых действий. После долгих споров Манштейну все-таки удалось убедить командование выделить для удара по Керченскому полуострову танковую дивизию, вооруженную боевыми машинами с новыми длинноствольными пушками, способными с приемлемой дистанции пробивать броню русских Т-34 и КВ. Кроме того, с воздуха его наступление должен был поддержать четвертый воздушный флот генерал-полковника Рихтгофена. Манштейн понимал, что что это максимум того, что он мог получить, и лучший стратег Г итлера больше не сомневался — пора начинать.
* * *
Одного меня Сталин в Крым не отпустил. Ну, да кто бы сомневался. В качестве недреманного ока Вождя со мной отправился армейский комиссар первого ранга Лев Захарович Мехлис, причем, что интересно, тоже в качестве представителя Ставки. Учитывая, что звание моего «коллеги» соответствовало воинскому званию генерала армии, у меня возникали большие подозрения в том, что мои решения будут сплошь и рядом оспариваться этим весьма деятельным и безоговорочно преданным Сталину товарищем, весьма слабо разбиравшимся в военных вопросах.
Мехлис с самого начала смотрел на меня с почти нескрываемым подозрением, и от едких замечаний удерживался, похоже, только ввиду прямого приказа Верховного главнокомандующего. Но это пока мы находились в Москве. Чем дальше наш самолет удалялся от столицы, тем отчетливее в бросаемых на меня взглядах армейского комиссара проступала смесь пренебрежения и недоверия. Я всю эту игру в гляделки полностью игнорировал и вел себя подчеркнуто нейтрально.
— Вы ведь не член Партии, генерал-майор? — наконец, ее выдержал Мехлис.
— Да, это так, — ответил я, как можно безразличнее.
— Это ваша принципиальная позиция?
— Я бы так не сказал. Скорее, есть объективные обстоятельства, препятствующие…
— Это все отговорки, — Мехлис рубанул рукой воздух, подкрепляя категоричный тон своих слов, — Я читал вашу характеристику. Вы прикрываетесь религиозными убеждениями, хотя сами прекрасно знаете, что это полная чушь.
— Лев Захарович, к сожалению, в данном вопросе наши с вами точки зрения не совпадают.
— Будьте добры обращаться ко мне по уставу, генерал-майор. Вы младше меня по званию на три ступени, и мне странно, что я должен учить вас субординации.
— Виноват, товарищ армейский комиссар первого ранга. Больше не повторится.
Я ответил спокойно и даже равнодушно, и это, похоже, взбесило импульсивного комиссара больше всего.
— Товарищ Сталин оказал вам высокое доверие, генерал-майор, — в голосе Мехлиса послышалась угроза, — но это не значит, что теперь все вокруг мгновенно потеряют бдительность.
— Так точно, товарищ армейский комиссар первого ранга, — ответил я все с тем же равнодушием, — потеря бдительности — прямой путь к большим проблемам. Терять её нельзя ни при каких обстоятельствах. Прошу меня извинить, последние трое суток выдались очень напряженными, а сразу по прибытии на место у нас с вами будет много срочной работы. С вашего разрешения я немного посплю.
Я устроился в кресле поудобнее и, напрочь игнорируя перекошенное гневом лицо Мехлиса, закрыл глаза. Самое смешное заключалось в том, что понять, кто из нас кому должен подчиняться, ни я, ни комиссар так и не смогли. Товарищ Сталин всегда был крайне хитрым жуком, и виртуозно умел закладывать под отношения между подчиненными бомбы потенциальных конфликтов. Он что, плохо знал характер Мехлиса? Да в жизни не поверю! Скорее, наоборот. Сталин отлично понимал, во что выльется наша совместная командировка на Крымский фронт, и, видимо, искренне считал, что для дела так будет только лучше.
Мехлис действительно изрядно превосходил меня по званию, но полномочия по принятию кадровых решений в отношении руководства Крымского фронта получил именно я, а не комиссар. В мои военно-стратегические решения Сталин тоже недвусмысленно рекомендовал Мехлису не вмешиваться, оставив за ним дисциплинарные вопросы, морально-политическую подготовку операции и некий общий контроль за ее ходом, суть которого я до конца уяснить не смог, а сам Вождь конкретизировать свою мысль не стал.
В общем, банка с пауками получилась весьма качественная, и помимо чисто военных вопросов мне в ближайшее время со всей очевидностью предстояло решать множество проблем, связанных с маниакальной подозрительностью и непревзойденной мнительностью товарища армейского комиссара. Впрочем, плевать! Грядущие неприятности следовало встречать по мере их поступления. Я активировал режим дополненной реальности и развернул перед глазами виртуальную карту Крымского полуострова.
Картина, скажем прямо, вырисовывалась противоречивая. Сил у Красной армии и Черноморского флота, на первый взгляд, в Крыму было немало. На Керченском полуострове сосредоточились сорок четвертая, сорок седьмая и пятьдесят первая армии, имевшие в своем составе почти двести пятьдесят тысяч человек пехоты, шесть танковых бригад и два отдельных танковых батальона. Гарнизон Севастопольского оборонительного района насчитывал около ста двадцати тысяч бойцов и командиров, имел в распоряжении многочисленную артиллерию, включая береговые батареи крупных калибров, сорок семь танков и более сотни самолетов, базировавшихся на аэродроме, построенном в начале войны на мысе Херсон ес. Черноморский флот располагал линкором «Парижская Коммуна», крейсерами «Красный Крым» и «Красный Кавказ», тремя дивизионами эсминцев, двумя легкими крейсерами, довольно внушительными подводными силами и значительным числом тральщиков, минных заградителей, небольших артиллерийских кораблей и катеров.
Казалось бы, силы внушительные, однако имелось несколько серьезных «но». Во-первых, конечно, авиация. Эта беда к началу сорок второго года только усугубилась. Потери начального периода войны сказались и на численном составе ВВС Красной армии, и, что не менее важно, на качестве подготовки пилотов. Слишком много опытных летчиков погибло в первые полгода войны, и быстро подготовить им смену оказалось совсем непросто. По тактико-техническим характеристикам немцы тоже пока превосходили почти все советские самолеты, и с этим нужно был что-то делать. Я и делал, но на внедрение новых технологий нужно время, а на войне, как правило, этот ресурс всегда в жесточайшем дефиците. Второй проблемой уже традиционно являлись снаряды. Артиллерии у защитников Севастополя имелось немало, причем артиллерии очень неплохой, но боезапас к этому зоопарку разнообразных артсистем был весьма скуден. В армиях Крымского фронта со снарядами было получше, но сказочного изобилия здесь тоже не наблюдалось, а вот у немцев и с артиллерией, и со снарядами все обстояло очень неплохо.
