К сожалению, поцелуи и впрямь повлияли на королеву несколько расслабляющим образом, и мысли её постоянно перескакивали со списка на мужа, а кисть чаще окуналась в красные и розовые тона, вырисовывая не то цветочки, не то сердечки.
Сперва Кая начала думать про представителя муниципалитета, но сама не заметила, как от этого вопроса перешла к мысленному перечислению тех внешнеполитических задач, которыми должен был сейчас заниматься Канлар. С досадой зачерпнув зелёного, она резким отчерком превратила очередное сердечко в бутон.
Попробовала рассмотреть второго кандидата — им был камергер почившего короля, ныне состоящий в отставке. Человек опытный и хваткий, но ровесник нынешнего канцлера.
К цветку добавилась розовая бабочка, потому что мысли Каи с камергера плавно перетекли на вчерашние поцелуи, да там и застряли столь надолго, что она успела дописать картину, так и не обдумав толком предложенных кандидатов.
Поцелуи, должны отметить, здорово закружили ей голову.
Прямо скажем, у королевы были слишком небогатый любовный опыт, и её сердце оказалось готово доверчиво распуститься в первых же ласковых руках, кои к нему протянутся. Она была как раз в том возрасте, когда девушкам отчаянно хочется влюбиться, и им не так важен объект их чувств, как сам факт их наличия. Окажись на месте Канлара кто-нибудь другой — она, скорее всего, потянулась бы к нему с тем же пылом.
С детства Кая жила идеей стать идеальной наследницей престола, и эта цель одевала её в ледяную броню и отгораживала от всего мира. Она годами существовала в коконе своего эмоционального одиночества и даже не считала его чем-то неудобным — быть одинокой было для неё нормой.
Эта целую жизнь скапливающаяся потребность в человеческом тепле и сочувствии была так велика, что Кая, наверно, влюбилась бы даже в пресловутого старого и противного мужа — лишь бы какое-то тепло рядом.
К счастью, Канлар не был ни старым, ни противным, к двойному счастью — он был человеком рассудительным и благородным.
Кая чувствовала, как всё внутри неё тянется к нему в этой совершенно незнакомой ей потребности любить и быть любимой — потребности, которую она долгие годы держала в ёжовых рукавицах, и про которую вообще забыла, что она есть.
И теперь она её пугала.
Пугала, как и слишком красный рисунок, вышедший из-под её рук сегодня.
Со вздохом королева отложила и список, и кисть, оценивающим взглядом скользя по картине.
Она выглядела даже приличнее, чем бывало обычно, за одним исключением — красно-розовая гамма никуда не годилась. Даже небеса получились пурпурные.
В то время, как Канлар решал свои рабочие вопросы, а Кая рисовала, в их гостиной происходила следующая сценка.
За небольшим столиком сидели камеристка королевы и камердинер короля-консорта. Часы безделья они решили скрасить игрой в шахматы — со смерти отца Кая к ним и не прикасалась, и была совсем не против, чтобы их использовали по назначению. Прекрасные фигурки из камня, вырезанные искусной рукой, явно заслуживали лучшей судьбы, чем пылиться наравне с нелюбимыми клавикордами.
Камеристка и камердинер играли примерно одинаково. Только камеристка предпочитала проводить сложные комбинации конями, а камердинер — ферзём. Именно в связи с этим обыкновением они уже на четвёртой совместной партии ввели свои коррективы в правила игры: камеристка считалась проигравшей, если потеряла обоих коней, а камердинер — если потерял ферзя. Судьба королей в этой игре была безразлична, и порою они играли с открытым шахом, даже не замечая его.
— Покажет, — веско заверил камердинер, двигая слона в атаку.
— Ни за что, — решительно отвечала камеристка, делая вид, что защищается пешкой, но на деле открывая дорогу для дальнейших действий своему ферзю.
— Покажет! — тоном «дело решённое» возразил камердинер, разгадав уловку и прикрыв путь своей пешкой.
— Она никому и никогда! — покачала головой камеристка, лихо выдвигая любимого коня — с красивыми прожилками на правой стороне морды.
— А ему — покажет! — с нажимом упёрся камердинер, пытаясь окружить коня своими фигурами.
— Ему — тем более не покажет! — упёрлась в ответ камеристка, делая вид, что озабочена судьбой своего коня, а на деле пытаясь приманить на него ферзя соперника.
Спор не имел решения и продолжался с утра. Спорили на то, покажет королева или нет супругу свои рисунки. Каждый «болел» за своего: камердинер верил, что Канлар добьётся такого жеста доверия, а камеристка считала, что Кая будет стоять до последнего и не сдаст этих позиций.
В разгар третьей партии вернулся из министерства Канлар.
— Её величество у себя? — поинтересовался он, кивая в сторону анфилады.
— В спальне, ваше величество, сейчас доложу, — присела в реверансе камеристка, бросила беглый, но цепкий взгляд на доску — камердинер никогда не мухлевал, но привычка была сильнее, — и убежала звать королеву.
Канлар с интересом взглянул на доску:
— Ого, да тебе шах, дружище, — покачал он головой.
Камердинер махнул рукой:
— А. это неважно, мы на другое играем.
Канлару стало ужасно любопытно, на что такое «другое» можно играть в шахматы, но расспросить он не успел, так как вернувшаяся Кати сказала, что королева сейчас выйдет.
После этого она невозмутимо вернулась к партии — все фигуры и впрямь честно стояли на месте — а Канлар прошёл в кабинет, где и столкнулся с выходящей из спальни королевой.
— А, вот и вы! — радостно улыбнулась она, протягивая ему руку для поцелуя.
— Се-Ньяр меня чрезвычайно выручил, — отрапортовал Канлар, целуя руку и тут же замечая: — О, вы рисовали?
Кая не была слишком аккуратна в этом искусстве, поэтому её ладони щедро измазывались краской, в этот раз — в основном красной.
— Да, немного, — небрежно ответила она, отворачиваясь.
Где-то двумя комнатами ближе к выходу камеристка и камердинер вытянули шеи и навострили уши, надеясь разрешить свой спор.
К их разочарованию, Канлар заметил, что тема королеве неприятна, и не стал продолжать разговор.
Вместо этого он предпочёл любоваться ею — она была в том же красном платье, что и вчера. Её выбор был обусловлен двумя причинами: во-первых, платье отлично сработало, во-вторых, если менять домашнее платье каждое утро, он ещё, чего доброго, подумает, что она кокетничает и хочет ему понравиться.
Несмотря на то, что Кае, в самом деле, хотелось и кокетничать, и нравиться, она почему-то видела в самих этих желаниях нечто унизительное для своего королевского достоинства, поэтому скорее бы дала себе отрезать руку, чем призналась бы в них.
Повисла немного неловкая пауза. Канлар просто стоял, держал её за руку и смотрел на неё, и она никак не могла понять, что означает то выражение, с которым он смотрит.
