Он еле слышно рассмеялся — она почувствовала это скорее по вибрации его тела, чем по звуку, и объяснил:
— Очевидно, я задел вас за больное. Что вас так вывело, мои анжельские шашни? — с явственной улыбкой в голосе спросил он.
Она неловко пожала плечами, боясь снова поднять эту тему и выйти на новой виток обмена злыми, острыми репликами. Ей казалось, что лучше не говорить об этом, запрятать подальше, сделать вид, что ничего не было.
— А скажите, дорогая, — вдруг лукаво спросил он, — были бы вы сами и ваши приближённые так критичны к моим интригам, если бы я был анжельским принцем?
— В Анджелии нет принцев, — слабо воспротивилась Кая, уже понимая, что падает в эту словесную ловушку.
Его скептическую игру бровями она, кажется, почувствовала затылком.
— Вы правы, — оставалось ей только согласиться со вздохом. — Будь вы анжельским принцем, никто бы и слова не сказал.
В тот момент, когда она это озвучила, ей показалось это ужасно несправедливым по отношению к Канлару. Никогда до этого момента она не задумывалась о том, что в династических браках неправящая сторона всегда так или иначе отстаивала интересы своей родины. Выбери она ньонского принца, тот наверняка бы сражался за интересы своей стороны с остервенением, и, возможно, далеко не с такой ловкостью, как это проделывал Канлар.
— Я тоже задела вас за больное, да? — вместо этих соображений спросила она.
Он стиснул её покрепче и глухо признал:
— Да.
Спустя полминуты сдержанно добавил:
— По правде сказать, я до сих пор на взводе.
— О! — обернулась она, вглядываясь в его лицо виноватым взглядом.
— Не сворачивайте себе шею, — поморщился он, мягко, но непреклонно разворачивая её обратно.
Он был уверен, что его злость отражается на его лице, и не хотел, чтобы она это видела.
Некоторое время они сидели молча — она не решалась заговорить первой, боясь спровоцировать, — после чего он, наконец, продолжил:
— Вы знаете, я человек гордый, — с некоторым внутренним сопротивлением признал он. — Меня… задевает ваше… нет, не недоверие, — оборвал он недоконченною мысль. — Вы королева, и быть осторожной — ваша прямая обязанность. Но… дьявол раздери! — вцепился он одной рукой в свои волосы. — Хорошо, кажется, я вру самому себе. Меня и впрямь задевает ваше… ваша осторожность по отношению ко мне, — с горечью утвердил он.
Кая застыла и с глубоким напряжением ответила:
— Я не могу позволить себе… быть неосторожной, — постаралась она, как и он, заменить болезненное «недоверие» более мягкой, но от того не менее ранящей, формулировкой.
— Я знаю! — воскликнул он порывисто и принялся быстро и торопливо пояснять: — Всё знаю, всё понимаю, признаю оправданным и необходимым, восхищаюсь вами как твёрдой и мудрой правительницей, но… — оживившийся было тон сошёл на нет.
— Но вас задевает, — совершенно помертвевшим голосом резюмировала королева.
— Да, — с удивительно глубоким для такого короткого слова отчаянием подтвердил он.
Молчание длилось долго — пока вдруг Канлар не почувствовал, как на его руку капнула слезинка.
— Нет! — воспротивился он с глубоким чувством вины. — Не расстраивайтесь так, прошу вас.
— Но что же мне делать? — повернула она к нему заплаканное лицо. — Если бы вы только знали, как сильно бы я желала иметь право доверять вам безоговорочно и безусловно! — с болью в голосе воскликнула она.
Её страдающий, мучительный взгляд пронзил его и отрезвил.
— Какой же я злой сегодня! — с покаянием отозвался он на её боль, прижимая к себе и целуя в лоб, скулы, глаза, щёки. — Не слушайте меня, драгоценная моя, — попросил он. — Я сегодня сам не знаю, что несу.
— Нет, вы…
«Правы», хотела сказать она, но очередной поцелуй не дал ей договорить.
— Ужасно злой, — шепнул он ей куда-то в волосы. — Я задет, моя гордость задета, мне больно, и я в отместку причиняю боль вам, чтобы… чтобы вам тоже было больно. Чтобы вы почувствовали, что мне больно.
— Я чувствую, — тихо заверила его она.
— Моими стараниями, — виновато хмыкнул он.
Спустя пару минут молчания он с большим внутренним сопротивлением выдавил из себя:
— Самое ужасное… я ведь почти осознанно повёл разговор так, чтобы ранить вас. И в первый момент даже почувствовал… удовлетворение. — Мрачно припечатал он, после чего быстро задал вопрос: — Вы будете презирать меня теперь?
Она была обескуражена и его откровенностью, и самим признанием.
— Вы хотели ранить меня? — с некоторой грустью переспросила она, встретив его взгляд.
— Хотел, — мрачно и мучительно признал он.
— У вас получилось, — поведя плечом, отвела она глаза.
— Я ужасен, — признал он.
Помолчав, она отметила:
— Кажется, нам необходимо овладеть искусством супружеских ссор.
С трудом отвлекаясь от внутреннего самоуничижения, Канлар нахмурил брови:
— Что?
В присущей ей манере королева доходчиво и логично высказала свои взгляды на причины появления супружеских конфликтов, способы их разрешения, ловушки, поджидающие супругов на этом пути, и даже набросала пару алгоритмов конструктивного решения проблем такого рода.
Её прекрасный вдохновенный монолог занял десять минут, а мог бы занять и больше, но на пассаже: «Можно попробовать выдвигать претензии друг к другу в форме дипломатической ноты протеста, с указанием…» — Канлар не выдержал и рассмеялся.
С лёгкой опасливой улыбкой она спросила:
— Мои рассуждения были сейчас неуместны, да?
— Напротив! — обнял её покрепче он и поцеловал уже без всякой обиды, по-настоящему. — Вы восхитительны, душа моя, восхитительны до каждого слова!
Его взгляд, который скользил по чертам её лица, и в самом деле светился от восхищения.
— Дипломатическая нота протеста! — с восторгом повторил он её последнюю мысль. — Кто из мужчин может похвастаться столь удивительной и мудрой женой? — вопросил он потолок.
Кая смущённо и польщённо улыбнулась. Она не ожидала, что её идеи вызовут столь положительную реакцию.
— Пожалуй, — капризно протянула она, — для нот протеста уже поздновато, конфликт зашёл слишком далеко! Вы, мой супруг, нанесли тяжкий вред моим позициям, и я в ультимативной форме требую компенсации!
Конечно же, затребованная компенсация была незамедлительно оказана ей в полном объёме.
…через час бледный лютнист был бескомпромиссно изгнан из королевских покоев, к почти незаметному огорчению камеристки и к вполне явному торжеству камердинера.
