Но что если это — служба собственной безопасности? Арина начала лихорадочно припоминать — какое из дел, что у нее сейчас в производстве, могло заинтересовать ССБ? Ни одного, кажется. Или кто-то из подозреваемых жалобу накатал? Кроме ненормальной мамаши Кащеева никого в голову не приходило. Или кто-то из свидетелей? И не обязательно даже «накатал». Может, у кого-то — связи? В ССБ тоже люди работают, и общаются они отнюдь не только между собой. Мог кто-то из «внешних» знакомых позвонить — уймите следователя Вершину, обижает честного налогоплательщика? Да не вопрос! Вот только… мог-то мог… но ни в одном из текущих дел нет никого похожего на «обиженного честного налогоплательщика». Если же это не ССБ, то… кто? Двух лет не прошло, как она из Питера в родной город перевелась, не успела еще «врагами» обзавестись.
Мысли пролетали в голове со скоростью молнии, тысяча мыслей в секунду, не меньше. Можно поднять крик, можно резко развернуться и бегом в обратную сторону — так ведь остановят! — можно засандалить этому, с равнодушным лицом, носком ботинка под коленку, можно нащупать в кармане телефон и нажать тревожную кнопку… И, когда недоразумение разъяснится как-нибудь совершенно прозаически, выглядеть параноидальной идиоткой? Решай, Арина, думай быстрее, еще быстрее!
Изобразив лицом снисходительное высокомерие — королева по долгу службы угощает чаем дикого африканского князька — Арина скользнула в предупредительно распахнутую заднюю дверцу.
Внутри было тепло и неожиданно уютно. Пахло кожей, дорогим парфюмом и совсем чуть-чуть — бензином. Интересно, а в роллс-ройсах или кадиллаках тоже бензином пахнет?
— Здравствуйте, Арина Марковна! — радостно улыбнулся кругленький, похожий на артиста Калягина, лысоватый темноглазый дядечка. — Меня зовут Роберт Моисеевич. Я представлял… представляю интересы госпожи Федяйкиной. Думаю, вам известно это имя.
— Ну… — сердито буркнула Арина. Упомянутая госпожа сидела за убийство собственного мужа. И все бы ничего — если бы не голос в черном тельце наушника. Если бы не все, что с этим связано…
— Простите за эту джеймсбондовщину, — не обращая внимания на ее явное недружелюбие, Роберт Моисеевич улыбнулся еще шире. — Нет, правда, простите. Надо было как-то, наверное, более цивилизованно, да? Только по-другому вы ведь и «здрасьте» бы мне не сказали.
— Почему вы просто не пришли ко мне в следственный комитет? Вы понимаете, что таким вот образом я не имею права с вами разговаривать?
Адвокат рассмеялся так заливисто, словно она сообщила ему что-то очень веселое. И очень приятное.
— Да неужели? Право, Арина Марковна! Что вы такое говорите? Вы юрист и я юрист, мы друг друга поймем. Почему бы это вам не следовало со мной тет-а-тет беседовать? Только в том случае, если у вас в производстве дело против моей подзащитной. Но насколько я понимаю, дело давно завершено — и не вашим производством, кстати — и сегодня Алиса Леонидовна честно отбывает определенное ей судом наказание.
— А вы, конечно же, стремитесь максимально сократить срок этого… отбытия.
Роберт Моисеевич опять коротко хохотнул:
— В некоторой степени. Вообще-то, скажу искренне… искренний адвокат — уже смешно, да? И все же скажу искренне: максимально сократить время пребывания Алисы Леонидовны в местах не столь отдаленных — это, так сказать, задача-минимум. Но если говорить честно… да-да-да, с адвокатами такое тоже бывает… хотя нечасто, да… Итак, если честно, то я рассчитываю… впрочем, нет, о «рассчитываю» говорить пока не приходится… надеюсь — будет точнее. Мы с моей клиенткой надеемся на полное ее оправдание. Неожиданно, да?
Арина пожала плечом — какая, мол, разница, неожиданно или наоборот — и бросила довольно сухо:
— Не поздно ли вы спохватились? Суд, насколько я понимаю, счел вину вашей клиентки вполне доказанной. Да и следствие было проведено, насколько мне известно, без предвзятости.
— Ой, суд, я вас умоляю! — адвокат махнул на нее пухлой, почти детской ладошкой. — Ну да, бывает и такое. Не повезло. Разве вы никогда в своей практике не сталкивались с приговорами… ой нет, я не хочу ничего плохого говорить про самый справедливый суд в мире… но ведь всякое бывает, разве нет? Бывает, что и невиновных осуждают.
Ну да. Гулявкина-то вон осудили.
Арина неопределенно повела плечом.
— Так вот я вам скажу, — продолжал ее собеседник, — как на духу: следствие следствием и приговор приговором, а моя клиентка невиновна. Вот невиновна, и хоть режьте!
Упитанное брюшко возмущенно заколыхалось.
Арина вздохнула:
— Ну… допустим. И вы сейчас пытаетесь меня в этом убедить?
— Боже упаси! — адвокат картинно замахал теперь уже обеими ладошками. — Пока что я всего лишь пытался вас убедить в том, что никаких препятствий нашему с вами общению не имеется, — он хихикнул. — Ой, только не говорите мне за профессиональную этику!
— Да я, собственно, и не собиралась… — вообще-то она именно что собиралась, но после адвокатской реплики продолжать обсуждение было уже как-то глупо. — Только я все равно не понимаю, зачем все вот это. — Арина обвела рукой автомобильный салон, за окном которого продолжал маячить блондин с равнодушным лицом. Ничего так охрана у господина адвоката.
— Вот! — господин адвокат воздел и тут же опустил указательный палец. — Вопрос первый — почему я не явился в ваш рабочий кабинет. Потому что, на мой взгляд, сие пока преждевременно. Ничего, так сказать, вещественного, что я мог бы положить на стол следователю, у меня не имеется. Но! — он вновь воздел указательный палец и смешно округлил глаза. — По имеющейся у меня информации, в распоряжении следственных органов есть собственноручное признание… нет, я не скажу — настоящего убийцы, но! — перед Арининым лицом опять воздвигся пухлый, благоухающий хорошим мылом пальчик. — Согласитесь, что само существование подобного документа делает вину моей клиентки как минимум не бесспорной.
Кто бы сомневался! Словно мухи, тут и там, ходят слухи по домам — кто это пел? Высоцкий, кажется? Арина вздохнула. Действительно, можно сколько угодно разглагольствовать о тайне следствия, но в реальности оказывается, что юридическое сообщество — штука практически прозрачная. А тут еще и информация-то вон какая… лакомая! Список убийств, в которых полгода назад «признался» бывший опер Егор Шубин перед тем как застрелиться, вероятно, уже известен всем заинтересованным лицам. И нужды нет, что «признание» шубинское весьма сомнительно, в одном из случаев у него и вовсе железобетонное алиби, главное — камешек в тихие воды уже брошен. И круги от камешка пошли, и сомнения в тех давних приговорах появились. Тьфу, пропасть!
— Послушайте, Роберт Моисеевич. Я не стану выяснять, откуда у вас эта информация. Я вообще не собираюсь это, с позволения сказать, сообщение как-то комментировать. Но, знаете, как юрист юристу — чисто гипотетически: даже если бы подобный документ существовал. Вы-то ведь понимаете, что чье бы то ни было признание — лишь одно из обстоятельств, учитываемых при расследовании. Те времена, когда признание считалось царицей доказательств, к счастью, давно миновали. И даже если гипотетически допустить значимость упомянутого вами «признания» — сейчас-то уже не стадия следствия. И это гипотетическое «признание» никоим образом не может быть основанием для пересмотра упомянутых в нем дел. Мало ли! У нас в районе, к примеру, есть дивный персонаж, который всевозможные «признания» пишет регулярно: как только таблеточки, ему прописанные, перестает пить, так непременно тянет его в чем-нибудь признаться. Вычитает в газете про какое-нибудь убийство — и строчит: это, господа, я совершил. Иногда признается в том, что случилось сорок-пятьдесят лет назад. Прикажете и его тоже учитывать? Так что мне действительно непонятно — зачем все это? Вряд ли вы рассчитывали, что я кинусь с вами откровенничать насчет того, что у следствия имеется, чего не имеется, и какие у следствия в связи с этим планы.
