— Да ни боже мой! — он опять замахал розовыми ладошками. — Про вас разное говорят, но следователь вы, по общему мнению, въедливый и дотошный. И уж конечно, глупостей за вами не замечено.
— В таком случае… — Арина постаралась скрыть лезущую на лицо довольную улыбку (комплимент ее профессиональным качествам оказался неожиданно приятен) и вновь повела взглядом вокруг, сопроводив это движение максимально недоуменным выражением лица.
— Да-да-да, понимаю ваше недоумение. И сейчас вы будете еще больше удивляться, потому что я правда ни к чему вас не склоняю и ничего от вас не хочу. Единственное, чего я хочу — это кое-что вам сказать. И чтоб вы приняли это всерьез.
— Ну говорите уже, — поторопила она. — Меня работа ждет.
— Сказать я вам хочу следующее, — Роберт Моисеевич на мгновение умолк, затем проговорил раздельно, словно ставя после каждого слова вескую точку. — Моя. Клиентка. Невиновна. И это я вам говорю не как адвокат, которому по должности положено изображать убежденность в невиновности клиента, это я вам говорю как человек, который действительно считает, что Алиса Леонидовна не убивала своего мужа. Нет, я не знаю, кто его убил, не знаю даже, что случилось с Алисой Леонидовной: подстава или катастрофическое невезение. Но она не убийца. Я готов в этом поклясться здоровьем своих внуков. Алиса невиновна. Просто услышьте это.
— И? — Арина недоуменно вздернула бровь.
— И — все, — усмехнулся господин адвокат. — Ой, не глядите на меня такими изумленными глазами. Роберт Моисеевич не идиот. Ясно, что моя убежденность не заставит вас добиваться пересмотра давно закрытого дела. Но, может быть, может быть, она посеет в вашей душе крошечное зернышко сомнения. Ну а мне с моей клиенткой — и обратите внимание, она не перестала быть моей клиенткой оттого, что приговор вступил в силу, я очень, очень надеюсь, что в итоге все разъяснится — нам приходится хвататься за любую соломинку. Вдруг из этого крошечного зернышка что-нибудь и вырастет?
* * *
Что это было? С минуту Арина задумчиво смотрела вслед скрывшейся за углом машине. Воробьиная ассамблея уже разлетелась. Сизая же изнанка снеговой тучи висела теперь прямо над головой: ни пронзительной небесной синевы, ни солнечного блеска, спасибо, хоть снегопад не вздумал начаться. Даже обнадеживающая лужица посреди тротуара как-то посветлела — подмерзать начала. Весна, говорите?
Чугунная оградка скверика, за которым возвышалось здание следственного комитета, стала вдруг длинной, длинной… бесконечной. Арине казалось, что она идет вдоль прихотливых черных завитков уже очень долго… Шаг, еще шаг, еще…
— Опаньки! — звонко раздалось над головой. — Вершина?! Экие у тебя поклонники… представительные. Или это не поклонники? Ну-ка давай колись, что за шуры-муры крутишь и с кем? Не отрывайся от коллег!
Баклушин любил слово «коллеги». Должно быть, ему казалось, что это очень изысканно звучит: не сотрудники, не сослуживцы, а — коллеги. Хотя слово это подходило ему примерно так же как пресловутой корове пресловутое седло. Странно, думала Арина, в устах того же Плюшкина «коллеги» звучат абсолютно органично — а ведь казалось бы, трудно придумать что-либо менее изысканное, нежели судебно-медицинская экспертиза, разве что сантехнические работы какие-нибудь или ассенизация. Но когда Семен Семеныч, привычно наморщив нос, произносил «ну что, коллеги?», это звучало как должно. И не вспоминался вдруг полотер из фильма «Я шагаю по Москве», притворявшийся профессором. В Борькиных же устах слово «коллеги» звучало как у плохого актера в третьеразрядном сериале.
Махнув пропуском, она почти взбежала по лестнице на второй этаж, где располагались следовательские кабинеты. Но Баклушин не отставал:
— Нет, ты чего, Вершина, ты чего отмалчиваешься? Что за дела у тебя с адвокатурой?
Интересно, подумала Арина, Борьке-то откуда известно, что именно с адвокатурой? Если даже видел, как я вылезала из машины — но на машине-то не написано, чья она.
— Машинка-то, в которой ты рассиживалась, чья? — напирал Бибика, точно услышав мелькнувший в Арининой голове вопрос. — Не простая это машинка, а адвокатская! А из нее, здрасьти-пожалста, вдруг Вершина появляется собственной персоной.
Арина презрительно хмыкнула:
— С чего ты взял, что она адвокатская?
— Ой-ой-ой, бином Ньютона! — он замотал головой, закрутил руками, чуть не приплясывать начал, так радовался, что наткнулся на что-то «горячее», что может оказаться полезным. — Так я ж все их машинки знаю, ну тех, кто чего-то стоит, их всего-то десятка три на город, а то и меньше. А как ты думаешь? Врага надо знать в лицо!
Уж кто бы говорил!
— Борь, отстань, а? — она изобразила лицом крайнюю степень утомления. — Мне работать нужно.
— Нет, ты мне скажи, по каким-таким делам ты с Робертом Моисеичем васькаешься? — Борька гадко хихикал и ухмылялся, изображая несерьезность, но глаза смотрели пристально и остро.
— Ни с кем я не васькаюсь! — Арина раздраженно дернула плечом. — Ты себе чего-то напридумывал.
— Напридумывал, значит? — Баклушин поцокал языком, покрутил головой, демонстрируя недоверчивость. — Так и запишем: Вершина скрывает свои дела от коллектива…
К счастью, угрожающую эту фразу он договаривал, уже закрывая за собой дверь — видимо, понял, что наезжай не наезжай, ничего не добьешься.
Уф! Арина поводила плечами — как будто сбросила тяжелый рюкзак — и некоторое время гипнотизировала закрывшуюся за Баклушиным дверь, не надумает ли тот вернуться. Невыносимо доставучий персонаж! То, что он, использует должность следователя для проворачивания собственных делишек, это бы еще полбеды. То, что он карьеры по головам ходит, против Морозова такую интригу сплел, что тот теперь скрываться вынужден — ну… ладно, будем терпеть, как-нибудь это разрулится, найдутся приемы и против Борьки. Но нельзя же быть таким занудой!
Хотя надо признать, вздохнула она, своих целей — какими бы они ни были — Бибика, как правило, достигает. И плевать ему, что он выглядит и ведет себя так, что очень хочется ласково спросить: Борь, ты идиот, да? Ни фига он не идиот, вот в чем главная беда-то.
* * *
Спасибо за предупреждение, Арина. Я успел практически в последний момент, но теперь меня не достать.
Я уже перед тобой в неоплатном долгу, и все-таки я прошу тебя… тебя, потому что больше некого.
Нет, я не стремлюсь оправдаться. Пытаться подменить собою закон — это… в общем, это никуда не годится. Но я ни о чем не жалею. И если бы пришлось, я все сделал бы так же.
Те мрази так и ушли, поплевывая на закон, — кого-то купили, кого-то запугали — их должен был кто-то покарать. Пришлось мне.
Но есть во всем этом нечто, чего я не понимаю.
Ты и сама, наверное, догадалась: пожар, убийство эстрадника и Транько — эти дела стоят… отдельно. Надеюсь, ты поймешь, почему я сделал то, что сделал, и в любом случае… я действительно ни о чем не жалею.
