Я возвратилась домой утром в среду. Я была вполне довольна тем, что было достигнуто, во многом Питером Керрингтоном и Тони Даффом. Многие считали, что нам не удастся вернуться из Лусаки с соглашением на тех условиях, которых мы хотели. Мы доказали им обратное.
Соответственно, Британия созвала конституционную конференцию для заинтересованных сторон в Ланкастер Хаус в Лондоне в сентябре. Подчеркивалось, что ее целью были не только переговоры, но и урегулирование вопроса. Питер Керрингтон был председателем конференции, вел ее очень профессионально и следил за ее работой день за днем. Мои задачи находились за ее пределами. Главы государств «линии фронта» прибыли в Лондон лично или прислали своих верховных комиссаров, чтобы встретиться со мной и сообщить о прогрессе. Президент Мозамбика Макел особенно помогал оказывать давление на Роберта Мугабе. Я также устроила ужин для президента Ньерере, еще одного сильного сторонника Мугабе. Он был озабочен тем, как соединить три отдельных армии – две партизанских и армию Родезии – в одну; эту задачу предстояло взвалить на свои плечи британской армии.
После окончания конференции все три соперничающих лидера – епископ Музорева, Роберт Мугабе и Джошуа Нкомо – прибыли, чтобы увидеться со мной в Номере 10. Они пребывали в задумчивости, размышляя о будущем. У меня сложилось четкое впечатление, что каждый из них ждал своей победы. Полагаю, это также было справедливо.
Возможно, самый чувствительный аспект нашего подхода был связан с промежуточной договоренностью: мне было ясно, по конституционным и практическим причинам Британия должна восстановить прямое влияние в Родезии до окончания выборов. 15 ноября был представлен законопроект, создающий основания для назначения губернатора и для ликвидации санкций сразу по его прибытии в Родезию. Кристофер Соумс принял этот пост. Решение направить его в качестве губернатора в Солсбери 12 декабря, даже до того, как Патриотический Фронт принял условия о прекращении огня, естественно означало определенный риск и подверглось значительной критике в то время. Но мы понимали, что темпы нужно было сохранять. К тому же на стороне Кристофера были не только авторитет министра Кабинета и обширный дипломатический опыт – он и его супруга Мэри обладали именно тем стилем, который был нужен для того, чтобы справиться с этой предельно деликатной и требовательной работой. Сильное давление со стороны США и государств «линии фронта» в итоге заставило Патриотический Фронт принять предложение прекращения огня 17 декабря, и соглашение окончательно было подписано 21 декабря.
Итог выборов хорошо известен. Партия мистера Мугабе, к удивлению для большинства, победила с огромным отрывом. 18 апреля Родезия наконец обрела независимость как Республика Зимбабве.
Было печально, что Родезия/Зимбабве оказалась с марксистским правительством на континенте, где и так было слишком много марксистов, неверно расходующих ресурсы своих стран. Но политические и военные реалии слишком очевидно оставались на стороне партизанских лидеров. Когда вопрос Родезии был окончательно решен, Британия снова стала играть ведущую роль в работе с остальными проблемами Содружества – и особенно с африканскими – включая актуальную проблему будущего Намибии и более далеко идущей задачи по проведению мирных изменений в Южной Африке. Британия продемонстрировала свою способность, совмещая честные договоренности и упорную дипломатию – решить один из самых неподатливых споров, происходящих из ее колониального прошлого.
Поскольку конференция в Ланкастер Хаус продолжалась, мне нужно было обратить свои мысли в сторону тревожного вопроса переговоров о значительном сокращении суммарного вклада Британии в бюджет Европейского сообщества. Наконец были обозначены цифры этого вклада, стало быть и отрицать масштабы проблемы было труднее.
На следующем Совете – в Дублине в конце ноября, при том, что ирландцы теперь занимали президентский пост в Европейском сообществе – вопрос нашего вклада в бюджет довлел над остальными. Угроза безопасности со стороны ИРА требовала, чтобы меня разместили на ночь в потрясающе изолированном дублинском замке, и ирландская пресса наслаждалась самой идеей того, что я спала в кровати, которой пользовалась Королева Виктория в 1897 году – хотя у меня было над ней такое преимущество, как наличие переносного душа в своей комнате. На самом деле, за мной тщательно присматривали. Пожалуй, гостеприимство было лучшей чертой этого визита и контрастировало с атмосферой самих встреч, которая была предельно враждебной и продолжала ухудшаться.
Совет открылся достаточно дружелюбно в Финикс Парк в официальной резиденции президента Ирландии, где он устроил ленч. Вернувшись в Совет в дублинском замке, мы приступили к делу. Моя открывающая речь обозначила факты нашего вопроса в некоторой степени более подробно, нежели в Страсбурге, и я детально разбирала их на последовавших за ней оживленных дебатах. Было много споров по поводу цифр, в корне которых лежал скрытый и сложный вопрос – как подсчитать потери и приобретения для отдельных государств в результате работы CAP. Но как бы ни подсчитывалась сумма, не было сомнений в том, что Соединенное Королевство делало колоссальный суммарный вклад, и если его не уменьшить, он вскоре станет крупнейшим.
Мы выдвинули свои предложения по бюджету. Но Комиссия выступила со своими собственными, и я была готова принять их простой подход в качестве отправной точки. Сперва они предложили предпринять меры, чтобы сместить нагрузку программ расходов Сообщества. Беда была в том, что это займет слишком много времени – если произойдет вообще. Во-вторых, они дополнительно предложили специфические затраты на проекты Соединенного Королевства чтобы увеличить наши денежные поступления. Но подходящих для этого проектов попросту не было. Наконец, с точки зрения вклада, коррекционный механизм 1975 года пока не справился с задачей сокращения наших платежей. Реформирование его на условиях, предлагаемых Комиссией, помогло бы сократить наши суммарные вложения – но все равно недостаточно: нам бы все равно пришлось вкладывать примерно столько же, сколько Германия, и гораздо больше, чем Франция.
Также я сделала одно заявление, которое в итоге оказалось значимым. Я сказала, что «соглашение [должно] существовать столько же, сколько и сама проблема». Тогда мне казалось, даже сильнее, чем к окончанию Совета, что мы попросту не могли так воевать каждый год, чтобы достичь единогласия и общего понимания того, что следовало сделать очевидным с самого начала.
Очень быстро стало понятно, что я не смогу заставить других глав правительств видеть вещи в этом свете. Некоторые, например премьер-министр Голландии господин Андриес Ван Агт, были разумны, но большинство – нет. У меня сложилось твердое убеждение, что они вознамерились проверить, была ли я готова и намерена ли дать им отпор. Они были намерены сохранить у себя столько наших денег, сколько могли. К тому моменту, как Совет сломался, Британии была предложена компенсация лишь 350 миллионов фунтов, что подразумевало суммарный вклад ни много ни мало в 650 миллионов фунтов. Эта компенсация была попросту слишком мала, и я не собиралась ее принимать. Я согласилась, что нужно провести еще один Совет для дальнейшего обсуждения этого вопроса, но я не испытывала излишнего оптимизма после того, что увидела и услышала в Дублине, и чего я не намеревалась принимать, так это настроения честности, поскольку оно явно не входило в общее уравнение.
