Затем в сентябре 1980 года Ирак напал на Иран, и мы снова испытывали боль нового кризиса с потенциальными политическими и экономическими последствиями для западных интересов. Саддам Хусейн решил, что хаос в Иране предоставит ему удобную возможность нарушить Алжирское Соглашение 1975 года по спорным для двух стран видам на пролив Шатт-аль-Араб, и взять его силой.
Я была в первую очередь заинтересована в том, чтобы предотвратить распространение конфликта вниз по заливу и втягивание в него уязвимых богатых нефтью стран Персидского залива, у которых традиционно были тесные связи с Британией. Я сказала Питеру Керрингтону, что не разделяю общего мнения о том, что иранцев легко одолеют. Они были фанатичными бойцами и у них были эффективные военно-воздушные силы, которые могли атаковать нефтедобывающие сооружения. Я была права: к концу года иракцы были прижаты, и война угрожала стабильности залива и западным транспортировкам. Но к этому времени мы организовали патруль Армилла, чтобы охранять наши корабли.
Когда я пересматривала международную сцену в то рождество 1980 года в Чекерсе, я отметила, что успехи британской международной политики помогли нам пройти через достаточно темные и сложные времена во внутренних, и в частности, экономических вопросах. Но как и в случае с экономическими вопросами, я понимала, что и международные тоже только ложатся на курс. Попытка взяться за проблему Британии с бюджетом Сообщества была лишь первым шагом на пути к реформированию финансов Сообщества. Приведение Родезии к законной независимости было лишь прелюдией к началу решения проблемы Южной Африки. Ответ Запада на вторжение СССР в Афганистан должно было стать фундаментальным переосмыслением наших взаимоотношений с коммунистическим блоком, и оно едва начиналось. Новый виток нестабильности в заливе в результате нападения Ирака на Иран потребует в итоге нового внимания со стороны западных держав к безопасности во всем регионе. Всем этим вопросам предстояло занять ведущее место в британской внешней политике в грядущие годы.
Глава 16
Не все в порядке, Джек
Реструктуризация британской промышленности и реформа профсоюзов в 1979–1980
В течение послевоенных лет британские политики прежде всего сосредотачивались на споре вокруг уместной роли государства в функционировании экономики. К 1979 году, и, возможно, ранее, оптимизм по поводу благоприятных эффектов от государственного вмешательства во много рассеялся. Это изменение настроений, ради которого я долгое время работала и спорила, означало, что многим людям, которые прежде не были сторонниками консерваторов, теперь предстояло как минимум удостоить наш подход своего сомнения.
Нечто наподобие циничного пренебрежения, зачастую замаскированного под черный юмор, стало чертой отношения множества людей к промышленности и профсоюзам. Нам всем нравился фильм «Я в порядке, Джек», но в проблеме смеяться было не над чем.
Британские товары будут привлекательными лишь в том случае, если они смогут составить конкуренцию самым лучшим из других стран, и правда заключалась в том, что зачастую британские товары были неконкурентоспособны. Это происходило не только потому, что сильный фунт затруднял продажу за рубежом, но и потому, что наша промышленная репутация стабильно разрушалась. А в итоге репутация влияет на реальность. Ничего, кроме изменения самой реальности – фундаментально и к лучшему – не сработает.
Корень промышленной проблемы Британии заключался в низкой производительности. Британские стандарты проживания были ниже, чем у наших основных конкурентов, и число хорошо оплачиваемых и достаточно надежных рабочих мест было ниже, поскольку мы производили меньше на душу населения, чем они. Перенасыщение персоналом, ставшее результатом ограничительных практик профсоюзов, было скрытой безработицей; и за определенной чертой – разумеется, за той чертой, которой мы достигли в 1979 году – перенасыщение персоналом разрушит бизнес и уничтожит существующие рабочие места. Устаревшие мощности и старые рабочие места придется ликвидировать, чтобы в полной мере воспользоваться новыми возможностями. Тем не менее, парадокс, который ни британские профсоюзы, ни социалисты не готовы были принять, заключался в том, что рост производительности, скорее всего, снизит количество рабочих мест раньше, чем обеспечит достаток, необходимый для создания новых. Вновь и вновь, по мере того, как закрывались заводы и компании, нас спрашивали: «Откуда возьмутся новые рабочие места?». По мере того, как проходили месяцы, мы могли указать на расширение самостоятельной предпринимательской деятельности и на промышленные успехи в аэрокосмической, химической отраслях или в добыче нефти в Северном море. Все больше мы могли присматриваться к иностранным инвестициям, к примеру в области электроники и автомобилей. Но факт в том, что в рыночной экономике правительства не должно – и не может – знать, откуда возьмутся рабочие места.
Поскольку наш анализ того, что не так с британской экономической эффективностью, сосредотачивался на низкой производительности и ее причинах – нежели на уровне заработной платы – политике в области доходов не было места в нашей экономической стратегии. Я была твердо уверена, что правительство не должно быть замешано, как это было с предыдущими лейбористскими и консервативными администрациями, в незаметные нюансы «норм», «действующих ставок» и «частных случаев». Разумеется, рост зарплат в это время был слишком высок в значительных частях британской промышленности, в которых доходы были малы или отсутствовали вовсе, инвестиции были неадекватны или перспективы рынка выглядели блекло. Судя по относительным затратам на оплату труда, наш уровень конкурентоспособности в 1980 году был примерно на 40–50 процентов ниже, чем в 1978-м: и около трех пятых этого происходило за счет роста удельных затрат на рабочую силу в Соединенном Королевстве с большими темпами, чем за рубежом, при лишь двух пятых оценки курса обмена валют. Мы мало, если вообще что-то, могли сделать, чтобы повлиять на курсы обмена валют, не позволив при этом инфляции вырасти еще больше и быстрее. Но было множество всего, что в силах были сделать лидеры профсоюзов, если они хотели предотвратить выдавливание членов профсоюзов и прочих с работы; по мере того, как масштаб безответственности профсоюзов становился все очевиднее, зазвучали разговоры о необходимости введения политики в области заработной платы.
Так что было важно, чтобы я с самого начала твердо выступала против предложений о введении политики в области заработной платы. Я пришла к выводу, что все эти разговоры были в лучшем случае неуместными, а в худшем – ошибочными.
Некоторые предлагали нечто, что они считали «Германской моделью». Мы все были в курсе экономического успеха Германии. На самом деле, мы помогли создать условия для него после войны, предложив конкуренцию и реструктуризировав их профсоюзы. Были в Британии те, кто говорил, что нам следует скопировать немецкую корпоратистскую тенденцию к принятию национальных экономических решений, консультируясь с бизнес-организациями и лидерами профсоюзов. Однако то, что может сработать для Германии, не обязательно сработает для нас. Германский опыт гиперинфляции в период между двумя мировыми войнами означал, что практически каждый там глубоко понимал необходимость сдерживания инфляции на низком уровне, даже ценой кратковременного роста безработицы. Германские профсоюзы также были гораздо ответственнее, чем наши, и разумеется, немецкий характер гораздо менее индивидуалистичен и более упорядочен, чем наш. Поэтому «Германская модель» была неуместна для Британии.
