Однако что бы ни порекомендовал лорд Скарман, незамедлительно требовалось восстановить законность и порядок. Я сказала Вилли в субботу 11 июля, что намереваюсь отправиться в Скотланд Ярд и хочу, чтобы мне продемонстрировали, как они справляются с ситуацией на месте.
После брифинга в Скотланд Ярде меня провезли по Брикстону, а в понедельник 13-го я совершила такой же визит в Ливерпуль. Проезжая через Токстет, место беспорядков, я заметила, что по сравнению со всеми разговорами о лишениях, дома там были точно не самыми худшими в городе. Мне сообщили, что некоторые молодые люди, участвовавшие в беспорядках, ввязались в неприятности из скуки и от нечего делать. Но достаточно было посмотреть на участки вокруг этих домов, с неухоженной травой, которая в некоторых местах была почти по пояс, и мусором, чтобы увидеть, что это ложный анализ. Они могли заниматься множеством конструктивных вещей, если бы захотели. Вместо этого я задалась вопросом, как люди могут жить в таких обстоятельствах, не пытаясь прибрать бардак и улучшить окружающее их пространство. Чего явно не доставало, так это чувства гордости и личной ответственности – то, что государство может легко отнять, но почти никогда не может вернуть.
Первыми людьми, с которыми я побеседовала в Ливерпуле, были полицейские. Я также встретилась с членами совета в ливерпульской ратуше, а затем поговорила с группой общественных активистов и молодых людей. Я испытала отвращение из-за враждебности последних по отношению к главному констеблю полиции. Но я внимательно выслушала все, что они хотели сказать. Они были выразительны и рассказывали о своих проблемах с огромной искренностью.
Весь этот визит не оставил у меня сомнений в том, что мы столкнули с огромными проблемами в районах вроде Токстета и Брикстона. Людям нужно было вновь обрести чувство уважения к закону, к своему району и, в действительности, к себе самим. Несмотря на приведение в действие большинства рекомендаций Скармана и внутригородские инициативы, которые нам пришлось предпринять, ни одно современное средство, полагающееся на государственное вмешательство и государственные затраты не выглядело эффективным. Причины были гораздо глубже; лекарства должны были быть соответствующими.
Бунтовщики были исключительно молодыми людьми, чьи обостренные животные инстинкты, обычно сдерживаемые целой серией общественных ограничений, теперь вырвались на свободу и сеяли хаос. Что случилось с ограничениями? Чувство общности – включая бдительное осуждение соседей – сильнейший из подобных барьеров. Но это чувство было утрачено в бедных районах городов. Зачастую такие районы были искусственными творениями местных администраций, которые вырвали людей из их традиционных мест и пересадили в плохо продуманные и плохо обустроенные места проживания, где они не знали своих новых соседей. Некоторые из таких новых «районов», из-за высоко уровня иммиграции, были этнически смешанными; вдобавок к напряженности, которая могла изначально возникнуть в любом случае, даже иммигрантские семьи, в которых было сильно чувство традиционных ценностей, оказались в ситуации, когда эти ценности разрушались для их собственных детей под воздействием окружающей культуры. В частности, программы социальных льгот приучали к зависимости и притупляли чувство личной ответственности. Результатами стали стабильный рост преступности (среди молодых мужчин) и незаконнорожденности (среди молодых женщин).
Все, что требовалось для того, чтобы все эти вещи вылились в полномасштабные бунты, было уменьшение авторитета, а авторитет власти на всех уровнях – дома, в школе, в церквях и в государстве – продолжал уменьшаться на протяжении большей части послевоенных лет. Отсюда и футбольное хулиганство, бунты на расовой почве и преступность в течение этого периода. Однако, прежде всего, бунты 1981 года превратились в сатурналии в первую очередь из-за созданного телевидением впечатления, что бунтовщики могут безнаказанно наслаждаться разгулом преступности, мародерством и беспорядками под маской социального протеста. Это в точности те обстоятельства, в которых молодые люди бунтуют вновь и вновь – и им нет никакого дела до M3.
Как только мы решили проблему британской экономики, нам предстояло обратиться к этим более глубоким и неподатливым проблемам. Я делала это в мой второй и третий сроки при помощи ряда мер, связанных с жильем, образованием, местной администрацией и социальной защищенностью, которые мои советники, вопреки моим возражениям, хотели назвать «Социальным Тэтчеризмом». Но мы лишь начали делать успехи к тому моменту, когда я покинула свой пост.
Бюджет 1981 года продолжал волновать кабинет. Некоторые министры уже долгое время были в рядах несогласных. Другие, на чью поддержку я рассчитывала в прошлом, начинали отходить. Ирония состояла в том, что на момент, когда противостояние стратегии достигло своего пика, нижняя планка рецессии уже была достигнута. В то время, как в 1980 году несогласные в кабинете не желали видеть истинную серьезность экономической ситуации и поэтому настаивали на больших государственных затратах, чем мы могли себе позволить, в 1981 они совершили противоположную ошибку, преувеличивая уязвимость экономической перспективы и призывая увеличить затраты в попытках восстановить прежний уровень экономики из рецессии. Разумеется, есть кое-что подозрительное в логике решения, которое всегда остается верным вне зависимости от самой проблемы.
Один из мифов, увековеченных прессой того времени, утверждал, что министры казны и я были одержимы секретностью в вопросе экономической политики, все время стараясь избежать дебатов в Кабинете. Ввиду прошлых утечек, которые могли быть частью понятного подхода, но точно не того, к которому прибегали мы. Джеффри Хау настаивал на трех или четырех полных экономических дискуссиях в Кабинете каждый год, будучи уверенным, что это поможет нам завоевать большую поддержку политической линии; я сомневалась, помогут ли такие дискуссии достичь полного согласия, но была согласна с предложением Джеффри, пока оно приносило практические результаты.
Споры достигли апогея на дискуссии в Кабинете в четверг 23 июля. У меня были не просто подозрения насчет того, что грядет. В действительности, тем утром я сказала Дэнису, что мы прошли так далеко не для того, чтобы сворачивать теперь. Я не останусь премьер-министром, если мы не проведем стратегию до конца. Министры по расходам внесли заявки на дополнительные расходы более 6,5 миллиардов, из которые целых 2,5 миллиарда были запрошены на национализированные предприятия. Но казна настаивала на снижении государственных расходов на 1982 – 83 годы ниже суммарных показателей мартовской «Белой книги». Результатом стал один из самых ожесточенных споров об экономике, и вообще о любой проблеме, из тех, которые я застала в Кабинете, будучи на посту премьер-министра. Одни настаивали на дополнительных государственных расходах и займах, которые по их мнению были лучшим путем к восстановлению, чем сокращение налогов. Были разговоры о заморозке зарплат. Даже те, кто, подобно Джону Нотту, были известны своими взглядами на крепкие финансы, выступили с нападками на предложения Джеффри Хай, считая их чрезмерно суровыми. Внезапно вся стратегия оказалась в центре спора. Я думала, что мы можем полагаться на этих людей в критической ситуации и не была заинтересована в таком творческом подходе к бухгалтерии, который позволял ненадежным монетаристам найти оправдания для поворота на 360 градусов. Однако другие как всегда сохраняли лояльность, особенно Вилли, Кит и, разумеется, сам Джеффри, который был остовом стабильности в это время. И действительно, именно их лояльность помогла нам прорваться.
