Позже в тот вечер мне предстояли еще плохие новости. Я посетила личный кабинет, чтобы узнать последние новости о «Кавентри», но вместо этого дежурный по Номеру 10 сообщил мне, что в 18000-тонный контейнер компании «Кунард» «Этлентик Конвейор» попала ракета «Экзоцет»; корабль горел и поступил приказ покинуть его. «Этлентик Конвейор» вез необходимые припасы для наших войск на Фолклендах. Четверо находившихся на борту погибли, а капитан утонул, хотя позже мне сказали, что он пережил взрыв и пожар, и его видели живым в воде. К счастью, большинство выжили и были спасены.
Я знала, что «Этлентик Конвейор» вез еще 19 «Хэрриеров», критически необходимых в качестве подкрепления. Были ли они все еще на борту?
Если да, то как мы продержимся? Корабль также вез вертолеты, жизненно важные для переброски войск и припасов в наземной кампании. Только один удалось спасти. Вдобавок к нашему ужасу, также пришла новость, что было попадание по «Инвинсибл», и он поврежден. А где-то к югу от Фолклендов был лайнер «Королева Элизабет-2», везущий 3000 пехотинцев. Для меня это была одна из худших ночей той войны.
Рано утром я узнала, что новости не настолько мрачные. Мне сообщили о выдающейся операции по спасению большинства членов экипажей «Кавентри» и «Этлентик Конвейор». 19 «Хэрриеров» еще раньше были перевезены на «Хермес» и «Инвинсибл». У меня отлегло от сердца: мы вовсе не были смертельно ранены. Более того, новость о попадании по «Инвинсибл» была полностью ошибочной.
Разгрузка припасов все еще продолжалась в Сан Карлосе. Некоторые десантные и грузовые суда подверглись нападениям и получили попадания; были неразорвавшиеся бомбы, большую часть которых удалось обезвредить. Наш центр по оказанию медицинской помощи также получил попадания, но врачи продолжили работать.
К разочарованию генерального секретаря ООН Эла Хейга, мы ясно дали понять, что после высадки мы не готовы вести переговоры. Вашингтон оказывал на нас давление, стремясь предотвратить окончательное военное унижение Аргентины, которое теперь казалось американской стороне неизбежным. Мне бы их уверенность. Я, в отличие от них, представляла себе все опасности, с которыми нам все еще предстояло столкнуться, чтобы вернуть острова.
Это наглядно продемонстрировало сражение за Дарвин и Гуз Грин. Аргентинцы были хорошо подготовлены и окопались на сильных оборонительных позициях, к которым нашим войскам пришлось приближаться по открытой местности через узкий перешеек. Они столкнулись с плотным вражеским огнем. Как хорошо известно, полковник «Эйч» Джонс, командир 2-й воздушно-десантной, погиб, расчищая путь к наступлению для своих бойцов. Его заместитель взял командование на себя и позже принял капитуляцию противника. В какой-то момент из вражеских окопов показался белый флаг, но когда двое наших солдат приблизились к ним, их застрелили. В конце концов наш командир отправил туда двух аргентинских военнопленных, чтобы те передали приказ сдаться, где также говорилось, что они могут провести парад, если захотят, но им придется сложить оружие. Это оказалось приемлемым решением. Аргентинские офицеры разглагольствовали на тему правого дела, но они все равно сдались. Жители Гуз Грин, которых держали в заключении внутри городского центра в течение трех недель, были освобождены. Знаменитое сражение было выиграно. Сегодня рядом с Гуз Грин есть мемориал, посвященный десантникам, и еще один – лично памяти «Эйч».
Пресса сообщила, что наши войска собираются взять Гуз Грин за день до самого наступления. Я пришла в бешенство, когда узнала об этом – думаю, «Эйч» тоже. Лишние разговоры выдавали аргентинцам наши намерения, хотя вина лежала не только на самой прессе, но и на работе с ней в Министерстве обороны.
К несчастью американцы теперь снова стремились воскресить дипломатические переговоры. Я знала, что мы не можем позволить себе игнорировать США, особенно на этом этапе. Поддерживали контакт с мистером Хейгом по вопросам обеспечения и возвращения на родину аргентинских пленных, а также по более общей теме наших планов о будущем островов в долгосрочной перспективе.
Что было бы не совсем уместно, так это выхватить дипломатическое поражение из зубов военной победы – как мне пришлось сказать президенту Рейгану, когда он позвонил мне поздно вечером в понедельник 31 мая. Для нас обоих был не слишком полезен тот факт, что я была заранее осведомлена о том, что он скорее всего скажет, и, как следствие, настроена скорее твердо, чем дружелюбно. Мне предстояла возможно коротко переговорить с президентом Рейганом в ходе грядущего саммита G7 в Версале.
Тем временем нам предстояло деликатно разобраться с состоявшим из пяти пунктов планом мирного урегулирования, предложенным генеральным секретарем ООН. Требование прекращения огня, поддерживаемое генеральным секретарем ООН, довлело над нами все сильнее. В среду 2 июня, после того, как генеральный секретарь объявил, что прекращает свои попытки, Испания и Панама, от имени Аргентины, попытались выдвинуть на голосование внешне безобидный текст резолюции о прекращении огня, который привел бы ровно к тем результатам, которых мы стремились избежать. До последнего момента было неясно, получится ли у Испании даже сейчас получить необходимые девять голосов, что вынудит нас наложить вето на резолюцию. Мы оказывали максимально возможное давление. Голосование было отложено до пятницы.
В полдень того же дня я полетела в Париж на саммит G7. Моя первая и самая важная встреча была с президентом Рейганом, который остановился в посольстве США. Мы разговаривали наедине. Я поблагодарила его за помощь, которую нам оказали Соединенные Штаты. Я спросила, чем американская сторона может помочь в вопросе репатриации аргентинских военнопленных. Я также попросила, чтобы США проголосовали в нашу пользу в Совете Безопасности.
Настроение в Версале внешне крайне отличалось от того, которое теперь превалировало в ООН в Нью-Йорке. Главы правительств остановились в Малом Трианоне. После ужина у нас состоялась продолжительная дискуссия о Фолклендских островах, и отклики были преисполнены сочувствия и поддержки. Позднее британская делегация и я переместились в гостиную, которою нам выделили. Мы беседовали в течение 15 минут, когда пришло сообщение от Министерства иностранных дел и Тони Парсонса о том, что сейчас состоится голосование в Совете Безопасности, и что японцы голосуют против нас. Поскольку это был девятый голос, необходимый для того, чтобы резолюция прошла, ситуация особенно раздражала. Я всячески старалась связаться с мистером Сузуки, премьер-министром Японии, чтобы убедить его хотя бы воздержаться, но мне сообщили, что добраться до него невозможно.
В действительности, внимание от наших проблем отвлекло экстраординарное поведение посла США в ООН миссис Киркпатрик. Заявив о своем вето вместе с нами, она всего через несколько минут объявила, что если голосование состоится вновь, то она, согласно только что полученным инструкциям, воздержится. По иронии, это заявление нам скорее сыграло на руку, поскольку отвлекло внимание прессы от нашего вето. Однако так не было запланировано. Очевидно, поддавшись давлению со стороны латиноамериканских стран, Эл Хейг позвонил ей из Версаля, велев отозвать свой голос в нашу поддержку, но она не получила это сообщение вовремя. Для США это событие имело еще одно неловкое продолжение. Перед ленчем в Версальском дворце телевизионщикам позволили войти, и американский журналист спросил президента Рейгана, что стояло за замешательством США в ООН накануне вечером. К моему удивлению, он сказал, что ничего об этом не знает. Тогда журналист обратился ко мне. Я не намеревалась сыпать соль на раны моего друга, поэтому сказала, что не даю интервью за ленчем.
