«Эти действия будут восприняты западными государствами как вмешательство во внутренние дела маленькой независимой страны, каким бы уродливым ни был его режим. Прошу вас рассмотреть это с учетом более широкого контекста наших отношений между Востоком и Западом и того факта, что в ближайшие дни нам придется сделать представления перед нашими парламентами и народами о размещении крылатых ракет у нас в стране. Я вас очень прошу подумать об этих доводах самым тщательным образом. Не могу скрыть своей глубокой тревоги относительно ваших недавних сообщений. Вы просили моего совета. Я его изложила и надеюсь, что даже на такой поздней стадии вы примете его в расчет, прежде чем события примут необратимый характер».
Затем двадцать минут спустя я подкрепила сообщение телефонным звонком, связавшись с президентом Рейганом по горячей линии. Я сказала, что хотела бы, чтобы он очень тщательно рассмотрел ответ, который я только что направила. Он пообещал подумать, но добавил: «У нас часы уже на нуле». В 7.45 тем же утром прибыло еще одно послание, в котором президент Рейган сообщил, что он тщательнейшим образом взвесил те соображения, которые я затронула, но счел, что их перевешивают другие факторы. В действительности, военная операция США по вторжению на Гренаду началась тем же утром. После ряда ожесточенных сражений лидеры режима были арестованы. Теперь я испытывала негодование и подавленность из-за произошедшего. В лучшем случае, британское правительство выставили как бессильное; в худшем – мы выглядели лжецами. Еще накануне днем Джеффри сообщил палате общин, что не располагает информацией о намерениях Америки вмешаться в процесс на Гренаде. Реакция международного сообщества на американское вторжение в общем и целом была резко отрицательной. Это несомненно способствовало усилению пропаганды в Советском Союзе, и кубинцев изображали как героев, давших отпор вторжению. Когда я прибыла на совещание глав правительств стран Содружества в Нью-Дели в следующем месяце, наиболее спорной темой обсуждений все еще оставалась Гренада. Моя собственная публичная критика в адрес американских действий и дистанцирование от них также привели ко временному ухудшению отношений с давними друзьями Великобритании в Карибском бассейне. Это было нелегкое время. В Великобритании нам пришлось столкнуться с большим давлением, в частности с давлением в палате общин, вынуждающим нас пересмотреть соглашения по развертыванию крылатых ракет. Предметом спора стало то, что если американцы не проконсультировались с нами по поводу Гренады, то будут ли они консультироваться с нами по применению крылатых ракет. Так что, когда президент Рейган вызвал меня по телефону вечером в среду, 26 октября, во время экстренного обсуждения американских действий в палате общин, мое настроение было далеко не благодушным. Президент сообщил, что сильно сожалел о создавшихся трудностях и хотел объяснить, как так вышло. Основной причиной проблемы была необходимость избежать утечек информации по тому, что намечалось. Его подняли в три часа ночи с экстренным обращением ОВКГ. Затем в Вашингтоне было проведено совещание группы по углубленному рассмотрению этого вопроса, и уже были опасения, что информация об этом может просочиться. К моменту, когда он получил мое послание, где были изложены мои соображения, час «Ч» миновал и американские силы уже начинали наступление. Военные действия увенчались успехом, и теперь стояла задача укрепления демократии. На это мало что можно было ответить, и поэтому я была сдержанна в высказываниях, однако получить этот телефонный звонок мне было приятно. В равной мере как события в Ливане повлияли на американские действия на Гренаде, представление, которое сложилось у меня о кризисе на Гренаде, повлияло на мое отношение к процессу в Ливане. Я была обеспокоена тем, что отсутствие консультаций и непредсказуемость американцев могут быть повторены и в этой горячей точке и принести серьезные разрушительные последствия. Естественно, я понимала, что Соединенные Штаты хотели нанести ответный удар после террористического акта, направленного против их военнослужащих в Бейруте. Но, какие бы военные действия ни разворачивались, я хотела, чтобы подобное реагирование было законным, соразмерным и эффективным. Я направила президенту Рейгану послание от 4 ноября, в котором поприветствовала заверения, полученные Джеффри Хау от Джорджа Шульца, в том, что со стороны американцев не будет поспешной реакции в отместку, и настаивала на необходимости сформировать ливанское правительство, которое имело бы более широкую основу. Президент ответил мне 7 ноября, подчеркнув, что любые действия будут осуществляться в порядке самообороны, а не в качестве мести, но добавил, что нельзя допустить нанесения повторного удара со стороны совершивших это злодеяние, когда есть возможность помешать им. Через неделю он направил мне еще одно послание, где говорилось о том, что он склонен к принятию решительных, но строго ограниченных военных действий. Однако при этом в США поступали доклады о планировании новых террористических актов против многонациональных сил, и он был намерен их сдержать. Он добавил, что из-за необходимости сохранения полной секретности, знание о его текущих взглядах в правительстве США сурово ограничено. Я сразу ответила. Я сказала, что прекрасно понимаю все то давление, которое на него оказывают для принятия мер, но любые меры, на мой взгляд, должны безусловно ограничиваться законной самообороной. Было бы необходимо гарантировать недопущение гибели гражданских лиц и свести к минимуму возможности враждебной пропаганды. Я была рада, что он не рассматривал вопрос о привлечении Израиля или нацеливании на Сирию или Иран, любые действия против которых были бы очень опасными. Я полагала, что ответные действия не были целесообразными. Однако в итоге Франция все-таки нанесла ряд воздушных ударов – по настоятельному призыву американцев, как позднее сообщил мне президент Миттеран. И в ответ на нападение на американские самолеты Соединенные Штаты совершили удар по сирийским позициям в центральном районе Ливана в декабре. Эти ответные меры не дали никакого результата. Ситуация там продолжала ухудшаться. Вопрос по-настоящему стоял уже не в необходимости вывода сил, а в том, как его возможно осуществить. В феврале 1984 года ливанская армия утратила контроль над Западным Бейрутом, и ливанское правительство рухнуло. Явно настало время выбираться оттуда, и, соответственно, было принято твердое совместное решение о выводе военных, с которым согласились Соединенные Штаты и другие члены многонациональных сил. Принять окончательное решение о времени перемещений военных я доверила британскому командующему на месте. Он решил, что уходить нужно в ночное время суток. Но вдруг я узнаю о том, что президент Рейган собирается этим вечером выступать по телевидению, с тем чтобы поведать американскому народу о готовящихся событиях и их причинах. Очевидно возникла необходимость дать сигнал нашим военным, чтобы они были готовы к выходу в сжатые сроки. Затем, в последнюю минуту, когда я находилась на аудиенции у Королевы в Букингемском дворце, мне пришло сообщение о том, что президент пересматривает решение и, помимо прочего, не будет организовывать телевизионную трансляцию. Как оказалось, информация о решении с отсрочкой мгновенно просочилась, и президент вынужден был все-таки выступить на телевидении. Безусловно, нельзя было продолжать действовать в том же духе, ставя под угрозу безопасность британских военнослужащих. Поэтому я отказалась отменить запланированный вывод наших солдат на британские военные суда, стоящие в открытом море, – и эта операция была должным образом осуществлена со свойственным британской армии профессионализмом. Фактически, все войска многонациональных сил вскоре были выведены на корабли – подальше от опасностей, которые их подстерегали на суше. После этого уже ничего нельзя было сделать для спасения Ливана; вновь сформированное ливанское правительство все более испытывало контроль со стороны Сирии, враждебность которой по отношению к Западу теперь вновь возросла; и в марте войска международных сил вернулись на родину. Американское вторжение в Ливан – на каких бы добрых побуждениях оно ни основывалось – было безусловным провалом. Мне казалось, что произошедшее там давало нам важные уроки, к которым необходимо было прислушаться. Во-первых, недальновидно вмешиваться в подобные ситуации, если отсутствуют четкая, согласованная цель, готовность и возможность применить средства для ее укрепления. Во-вторых, бессмысленно потворствовать ответным мерам, которые ничего не меняют на местах. В-третьих, необходимо избегать провоцирования крупной региональной державы, такой как Сирия, если отсутствует готовность решать широкие последствия этого шага. Напротив, американское вторжение на Гренаду фактически было победой. Там была восстановлена демократия – к выгоде не только жителей острова, но и их соседей, которые хотели смотреть вперед и видеть безопасное и благополучное будущее. Тем не менее, даже правительства, действующие из лучших побуждений, проявляют дальновидность и соблюдают юридические формы. Демократии прежде всего должны показывать свое превосходство над тоталитарными правительствами, не чтущими никакие законы. Следует признать, что законодательство в отношении этих вопросов далеко не так однозначно, в чем я смогла убедиться в ходе семинара, который провела после событий на Гренаде, с тем чтобы рассмотреть правовую базу в вопросе военного вмешательства в другую страну. К своему большому удивлению, я обнаружила, что юристы, присутствовавшие на этом семинаре, были больше расположены обсуждать темы из области реальной политики, в то время как политических деятелей больше волновала проблема легитимности. Исходя из моих собственных ощущений – как раньше так и сейчас, – военные действия всегда должны быть основаны на праве на самооборону, и, в конечном счете, никакой внешний орган не имеет полномочий оспаривать такое право.
