Все время до самого начала Люксембургского совета я считала, что мы можем полагаться на Германию, которая поддержит нас в противостоянии любым упоминаниям при редактировании договора о Европейской валютной системе (ЕВС) и экономическом и денежном союзе. Тогда, как и теперь, однако, существовал конфликт между желанием немцев, с одной стороны, сохранить контроль над своей собственной денежной политикой, чтобы сократить инфляцию, и, с другой стороны, продемонстрировать свою европейскую принадлежность, продвигаясь в сторону экономического и денежного союза.
Я прибыла к Люксембург в 10 часов утра в понедельник 2 декабря 1985 года. Вскоре началось первое заседание Совета. Главы правительств обсудили проект договора – то, что станет Единым европейским актом – который составили председатель и Комиссия. Способность присутствующих вести длинные споры, с повторами, о делах малоинтересных, как всегда, поражала. Было бы намного лучше прийти к соглашению в принципе и затем оставить другим разработку деталей, ссылаясь на наше соглашение.
Помимо этого я оказалась в замешательстве от того, что немцы изменили свою точку зрения, сообщив, что готовы включить денежные вопросы в договор. Однако мне удалось в побочных переговорах с канцлером Колем сократить формулировку до незначительных размеров, так что теперь она просто отражала «статус кво», а не ставила новые цели. Таким образом, к фразе «экономический и денежный союз» добавился необходимый глянец – «сотрудничество в экономической и денежной политике». Хоть на короткий срок, но сокращенная формулировка отложила вопрос о денежном союзе.
Обсуждения во вторник, хотя и были долгими и интенсивными, имели результат. Была уже полночь, когда я дала пресс-конференцию по заключениям Совета. Я была довольна тем, что было достигнуто. Мы были на пути к установлению Единого рынка к 1992 году. Мне пришлось пойти на довольно незначительные компромиссы в словесных выражениях; я не пожертвовала ни одним из важных интересов Британии; мне пришлось внести оговорку только в один аспект социальной политики договора. Италия, которая с самого начала настаивала на межправительственной конференции, не только внесла множество оговорок, но также потребовала согласия Европейской ассамблеи.
Наверное, самое большое удовлетворение мне принесло включение в официальные записи конференции записи «общего заявления»:
«Ничто в этих положениях не влияет на право государств-членов принимать меры, которые они считают необходимыми, для контролирования иммиграции из стран третьего мира, борьбы с терроризмом, преступностью, торговлей наркотиками и незаконной торговлей произведениями искусства и антиквариатом.
Я настояла на включении этого заявления. Я сказала, что в противном случае террористы, торговцы наркотиками и преступники смогут использовать положения акта в своих собственных целях, представляя опасность для народа. Без этого включения я бы не согласилась с Единым европейским актом. В действительности ни Комиссия, ни Совет, ни Европейский суд не согласятся в долгосрочном порядке отстаивать принятое заявление настолько же, насколько они будут поддерживать пределы голосования путем простого большинства, установленное в самом договоре. Но этого следовало ожидать.
Первые плоды того, что станут называть Единым европейским актом, были полезны для Британии. Наконец, я считала, мы сможем вернуть Сообщество на верный путь, держа в фокусе его роль как огромного рынка, дающего большие возможности нашей промышленности. Польза от этого достижения и в самом деле будет простираться далеко в будущее. Проблема была в том – и должна сказать, что абсолютно правы были те тори, предупреждавшие об этом, – что новая власть, которую получила Комиссия, казалось, только разожгла ее аппетит.
Европейские события занимали для меня второе место во время встречи Парламента. Основные решения были приняты, и даже поиск Комиссией новых «инициатив» был на время замедлен необходимостью разработать и привести в жизнь программу Единого рынка. Сообщество растрачивало свои ресурсы, но еще не достигло новых пределов установленного дохода с налога на прибавочную стоимость. Прибавку нужно было осуществить. Работы был достаточно.»
Глава 31
Фокус со шляпой
Подготовка и прохождение предвыборной кампании 1987 года
Все победы в выборах задним числом выглядят неизбежными; но не в перспективе. Раны, нанесенные правительству и партии Консерваторов «Уэстландом», БЛ («Бритиш Лейланд»), и реакцией на бомбардировку Ливии Соединенными Штатами, будут заживать долгое время. Экономический подъем со временем подействует как бальзам. Но Лейбористская партия «смягчила» свой имидж и завладела преимуществом по опросу общественного мнения. Мне было важно объединить нашу партию своим авторитетом вокруг идеи консерватизма. Это сделать будет нелегко.
Поэтому я запустила в действие серию шагов, разъясняющих, что правительство охватывает – и воспринимает – широкий спектр взглядов. Моей первой заботой было разобраться с существующим мнением, что правительству неизвестны волнения людей. Я могла сделать это, ничем не разбавляя философию тэтчеризма, потому что, что бы ни говорили комментаторы, надежды и стремления великого большинства совпадали с тем, во что верила я.
Шаг в направлении обновления правительства и партии заключался в перестановке кадров. Кит Джозеф решил, что настало время покинуть Кабинет. Уход моего старейшего политического соратника и друга опечалил меня. Но уход Кита положил начало важным переменам. Мне нужны были министры, способные вести бои и в прессе, и в Уайтхолле.
Любой анализ общественного мнения выявлял, что мы сильны в экономическом управлении; нашей слабой стороной были так называемые «вопросы заботы». Мне казалось, что в здравоохранении лучшим ответом будет установление рекорда – но никто в это не верил. В образовании тем не менее консерваторам доверяли, так как люди верно понимали, что мы заботимся о стандартах – академических и неакадемических – о выборе родителей и о соотношении предмета и уплаченных за него денег; они также знали, что лейбористские ультралевые имели скрытую цель в отношении социальной инженерии и сексуальной свободы. Кен Бейкер (преемник Патрика Дженкина) одержал легкую пропагандистскую победу в местных органах власти над левыми и вместе с Уильямом Уолдегрэйвом, ободренный советом лорда Ротшильда, положил начало тому, чего я добивалась – альтернативной налоговой системе. Но у меня было ощущение, что такому первоклассному коммуникатору, как Кен Бейкер, теперь место было в образовании.
Джон Мур, которого высокого ценил Найджел Лоусон, теперь вошел в Кабинет в качестве министра транспорта. Я возлагала на Джона большие надежды. Он был добросовестным, очаровательным, мягким, но в каком-то смысле обладал сильными качествами Сесила Паркинсона – то есть он был правым, но не был жестким или агрессивным. Он очень хорошо смотрелся по телевидению. У меня не было сомнений, что в Джоне Муре правительство приобретет ценного сотрудника, а я сама – преданного сторонника.
Я перевела Ника Ридли в министерство по вопросам окружающей среды. Внешне Нику было далеко до Кена или Джона. Но нам все же нужно было разработать основную политику для декларации и третьего срока. Никто так не подходил для поиска правильных ответов на сложные вопросы, стоявшие перед нами в той области, за которую теперь отвечал Ник. Одним из таких вопросов, требующих приложения проницательного интеллекта, был, конечно, жилищный вопрос. Распродажа муниципальных зданий привела к настоящему перевороту в собственности. Но огромные безликие многоэтажные муниципальные владения оставались трущобами, где царили бедность, плохое образование и безработица. Частный сектор по сдаче жилья внаем продолжал уменьшаться, мешая подвижности рабочей силы. Жилищные льготы и финансирование представляли собой полную неразбериху. В Англии и Уэльсе нужно было в деталях продумать и претворить в жизнь подушный налог. А впереди еще стоял волнующий вопрос о загрязнении окружающей среды.
