Летом 1985 года меня все больше начинали волновать перспективы инфляции. М3 увеличивался довольно быстро. Цены на недвижимость росли, что всегда является опасным предзнаменованием. «Гора счетов» тоже вызывала волнения – не потому, что она как-то свидетельствовала об инфляции (в действительности чрезмерное финансирование, которое привело к ее формированию, было отчасти результатом попыток банка контролировать М3). Скорее, поскольку мы решили выступить против политики чрезмерного финансирования еще в 1981 году, тот факт, что она была возобновлена в таком масштабе без санкций, не прибавляла моей уверенности в том, как проводилась политика в целом.
Даже сейчас неясно, были ли мои опасения оправданы. Некоторые аналитики – особенно дальновидный Тим Конгдон – будут утверждать, что рост М3 теперь и позднее стал причиной проблем с инфляцией. Напротив, Алан Уолтерс, как и остальные мои советники, считал, что кредитно-денежная политика не была достаточно жесткой. Разумеется, я не думаю, что кредитно-денежная политика 1985 или1986 года была основной причиной проблем, с которыми мне пришлось столкнуться позднее.
Найджел теперь вернулся к вопросу ERM. Я согласилась провести очередной семинар в конце сентября, хотя теперь, как никогда ранее, осознавала недостатки ERM. Я не видела особого смысла в том, чтобы британская кредитно-денежная политика далее определялась в основном Бундесбанком, нежели казначейством Британии, разве что если у нас самих не было уверенности в нашей собственной способности контролировать инфляцию. Я была предельно скептически настроена по отношению к тому, сможет ли промышленное лобби, которое активно убеждало нас вступить в ERM, сохранить свой энтузиазм, когда они осознают, что это делает их товары неконкурентоспособными. Я сомневалась, примет ли общественность столь высокую цену за защиту фунта в рамках ERM, да еще в преддверии парламентских выборов и в условиях форсированной девальвации. С учетом опыта последних пяти лет было понятно, что фунт не следовал за остальными европейскими валютами стабильно. В 1980 году фунт поднялся на 20 процентов по отношению к единице европейской валюты (ECU). В 1981 году он упал на 15 процентов с пика до минимума. В 1982 году произошло то же самое. В 1983-м он поднялся всего на 10 процентов. В 1984-м он был чуть более стабилен. Но в 1985-м он вырос больше, чем на 10 процентов. Для того, чтобы контролировать подобное движение, нам пришлось бы переключиться на огромные объемы международных резервов и на очень жесткую политику в области процентных ставок. В этих фактах не было ничего секретного. Но нет ничего более упрямого, чем модный консенсус. И ничто так не оказывает влияние на комитеты кабинета. У меня не было поддержки на семинаре в сентябре.
Мои аргументы также не смогли поколебать Найджела и Джеффри. Не было смысла продолжать дискуссию. Я сказала, что не уверена, что баланс спора склонился в сторону вступления.
До 1987 года, когда Найджел сделал курс обмена валют решающей целью политики, не было принципиальной разницы между нами, хотя, возможно, сейчас Найджел думает, что я была слишком «мягкой» в вопросе процентных ставок. Любой, кто помнит решения, принятые в период с 1979 по 1981 год, найдет это невозможным. Это также удивит каждого, кто считает, что одним из аргументов в пользу вступления в ERM, которого так страстно желал Найджел, была уверенность в том, что оно приведет к более низким процентным ставкам. И, как я продемонстрирую впоследствии, были случаи, когда мне казалось, что он был мягок в вопросе процентных ставок и хотел повысить их как можно быстрее. Мы оба одинаково противились инфляции, но для меня лейтмотивом был тот факт, что насколько бы мне ни импонировали его налоговые реформы, он не добился дальнейшего прогресса в снижении базовой инфляции.
Но у нас были разные точки отсчета. Я всегда была более чувствительна к политическим последствиям роста процентных ставок – в частности, их тайминга, – чем Найджел. Премьер-министрам приходится учитывать этот фактор. Я также остро осознавала, что процентные ставки значат для людей с ипотекой, чьи перспективы на будущее – и даже жизни – могут быть разрушены в один день возросшими процентными ставками. Моя экономическая политика также была нацелена на то, чтобы быть социальной. Это был вариант демократии владения собственностью. Поэтому интересы владельцев домов не должны были упускаться из виду. Экономика с низкими процентными ставками гораздо здоровее, чем экономика с высокими.
Реально высокие процентные ставки
[55] действительно гарантируют высокое вознаграждение сбережений. Но они отбивают охоту к риску и самосовершенствованию. В долгосрочной перспективе они – источник скорее стагнации, нежели предприимчивости. По этим причинам я опасалась увеличивать процентные ставки без необходимости.
Еще одной причиной быть осторожнее была сложность точной оценки того, какой на самом деле была кредитно-денежная и финансовая ситуация. Цифры М0 колебались от месяца к месяцу. Другие сводные показатели были еще хуже. В этих обстоятельствах было по-настоящему сложно правильно судить о том, сокращать или повышать процентные ставки. Поэтому на совещаниях с Найджелом, банком и чиновниками казначейства по вопросу о дальнейших действиях я подвергала участников перекрестному допросу, высказывала свое мнение, а затем – когда я была уверена, что все факторы были учтены, – соглашалась с тем, чего хотел Найджел. Были исключения. Но их было мало.
Только с марта 1987-го – хотя тогда я этого еще не знала – Найджел начал преследовать новую политику, отличную от моей, от той, с которой согласился кабинет, и отличную от публично признанной правительством официальной линии. Ее истоки лежали в амбициозной политике стабилизации международного обменного курса. В феврале Найджел и остальные финансовые министры договорились о вмешательстве для стабилизации курса доллара по отношению к дойчмарке и йене на основании «Луврского соглашения», принятого в Париже. Я получила доклады о степени вмешательства, которое для этого требовалось, и меня это обеспокоило.
В июле Найджел вновь поднял вопрос о том, должен ли фунт вступить в ERM. Это не застало меня врасплох, поскольку перед этим я обсудила эту тему с Аланом Уолтерсом и Брайаном Гриифитсом, главой моего политического отдела, который ранее был директором центра по вопросам банковского дела и международной финансовой политики Университета Сити. Я сказала Найджелу, что за последние 8 лет правительство сформировало у людей репутацию благоразумного. Вступая в ERM, мы фактически признаем в неспособности себя дисциплинировать. Членство в ERM снизит пространство для маневра в процентных ставках, которые в период высокого давления будут выше, чем если бы мы были вне ERM. В целом, когда все хорошо, членство в ERM не прибавит плюсов развитию нашей экономической политики, а при неблагоприятных обстоятельствах оно только все усугубит. Найджел полностью отвергал этот аргумент. Он сказал, что хочет снова обсудить это со мной осенью. Я сказала, что не хочу продолжать обсуждение этого вопроса до Нового года.
