На полную оценку научных, стратегических и политических последствий использования ядерного оружия потребовались годы. Но результаты прямого воздействия атомного оружия на человека и окружающий мир стали явными гораздо быстрее. Все же ни в тот первый вечер, размышляя на эту тему по пути домой в поезде из Блэкпула, ни позднее, когда я прочла отчеты и увидела фотографии непомерных разрушений, не было у меня сомнений в правильности решения использовать бомбу. Я считала это оправданным, главным образом потому, что это избавляло от потерь, неизбежных в случае, если бы войска союзников должны были бы брать приступом главные острова Японии. В Японии все еще было 2,5 миллиона вооруженных людей. Мы уже видели фанатическое сопротивление, оказанное ими в битве при Окинаве. Только уровень технологического превосходства союзников, продемонстрированный сначала в Хиросиме, а затем в Нагасаки, мог убедить японских лидеров в безнадежности сопротивления. И так, через неделю после Хиросимы, и после второй бомбы, сброшенной на Нагасаки, японцы сдались.
Британия, конечно, была непосредственно вовлечена в разработку бомбы, хотя, из-за распада англо-американского ядерного сотрудничества после войны, лишь в 1952 году мы сами смогли взорвать атомную бомбу. Черчилль и Трумэн, как мы сегодня знаем, были обмануты Сталиным в Потсдаме, когда американский президент осторожно сообщил неприятную «новость» советскому лидеру, который уже все знал и срочно вернулся в Москву подстегнуть своих ученых и ускорить реализацию атомной программы. Но факт остается фактом, как я напоминала Советскому Союзу, когда была премьер-министром, что самым убедительным доказательством доброй воли, внутренне присущей Соединенным Штатам, было то, что в те критические годы, когда только Америка обладала военной мощью, дававшей ей возможность навязать свою волю всему миру, она от этого воздержалась.
Огромным изменением, коснувшимся в то время Британии – и оказавшим большое влияние на мою политическую жизнь, – стало превращение Советского Союза из брата по оружию в смертельного врага. Важно подчеркнуть, как мало знало большинство людей на Западе в то время об условиях жизни в СССР. Я никогда не симпатизировала коммунизму, но мое неприятие его в то время было скорее интуитивным, нежели интеллектуальным. Гораздо позднее, когда я много думала и читала о коммунистической системе, я увидела, в чем именно состоят его слабость и порочность. И интересно отметить, что, когда Хайек писал новое предисловие к «Дороге к рабству» в 1976 году, он тоже чувствовал, что «недостаточно подчеркнул значимость опыта коммунизма в России».
Когда я покинула Оксфорд с дипломом второй степени по химии, я гораздо больше знала о мире и в особенности о мире политики. Мой характер не изменился, не изменились и мои воззрения. Но у меня было более ясное представление о том, где я стою по отношению к другим людям, их амбициям и мнениям. Я, говоря кратко, повзрослела. И я осознала, чего на самом деле хочу от жизни.
Незадолго до того, как закончились мои университетские дни, я съездила в Корби Глен, городок в десяти милях от Грэнтема, на танцы. После них мы с друзьями пили кофе с сэндвичами в кухне того дома, где я остановилась. Как обычно, я говорила о политике. Что-то из того, что я сказала, или, возможно, то, как я это сказала, заставило одного из мужчин заметить: «На самом деле ты хочешь быть членом парламента, не так ли?» Почти не думая, я сказала: «Да, это действительно то, чего я хочу». Я никогда раньше этого не говорила – даже самой себе. Когда я пошла спать той ночью, много мыслей крутилось в моей голове.
Глава 3
Домашняя территория
Замужество, семья, закон и политика, 1947–1959
Если приезд в Оксфорд был определенного рода шоком, возвращение домой было еще одним. В Оксфорде я подружилась со многими, разделявшими мои воззрения, я наслаждалась своими приключениями в химии и была страстно увлечена университетской политикой. Было больно оставить все это позади.
Недавно созданная комиссия по распределению выпускников Оксфордского университета, помогавшая вчерашним студентам найти подходящую работу, организовала для меня несколько интервью, включая собеседование на Северном заводе Имперского химического треста. Нас, подающих надежды, интервьюировали несколько менеджеров, чьи письменные комментарии передавались главному менеджеру, который проводил финальное собеседование. Заметки обо мне лежали на столе во время интервью, и я не могла удержаться и не использовать свою способность читать вверх ногами. Эти ремарки были одновременно ободряющими и приводящими в уныние. Один менеджер написал: «Эта молодая женщина обладает слишком яркой индивидуальностью, чтобы здесь работать». На самом деле у меня было три или четыре интервью в других компаниях, и в конце концов меня приняли в «Б. Экс. Пластикс» в Мэннингтри недалеко от Колчестера работать в их научно-исследовательском отделе. «Б. Экс.» производили полный диапазон изделий из пластика для промышленных и потребительских нужд.
Когда на собеседовании мы обсуждали мои обязанности, я поняла, что по сути буду персональным ассистентом директора научно-исследовательского отдела. Я с нетерпением ожидала начала работы, полагая, что это позволит мне узнать, как работает компания в целом, и я смогу использовать свои таланты, прежде всего мои познания в химии. Но когда я приступила к работе, было решено, что в этой должности нет необходимости, и я снова надела свой белый халат и погрузилась в чудесный мир пластика. К Рождеству 1947 года я подружилась с парой человек, и наш отдел переехал в отдельный и довольно симпатичный дом вблизи Лофорда. Как и многие работники компании, я жила в Колчестере – городке, который мне все больше и больше нравился и где я нашла удобное жилье. Автобус каждый день привозил нас в Лофорд.
И, как всегда в моей жизни, там была политика. Я немедленно вступила в ассоциацию консерваторов и окунулась в обычный круг партийной деятельности. Особенно я любила то, что называлось дискуссионной группой «39–45», где встречались консерваторы военного поколения, чтобы обмениваться мнениями и спорить на современные политические темы. Я не прерывала связи и с друзьями, например, с Эдвардом Бойлом, который позднее, в выборах 1950 года, прошел в парламент от Бирмингема. Как представитель Ассоциации Консервативной партии выпускников Оксфордского университета (АКПВОУ) в октябре 1948 года я поехала на конференцию Консервативной партии в Лландидно.
Вначале планировалось, что я буду выступать на конференции в поддержку движения АКПВОУ, осуждающего аннулирование университетских избирательных округов. В то время университеты имели отдельное представительство в парламенте, и выпускники имели право голосовать в своих университетах, а также в избирательных округах по месту жительства. (Я поддерживала отдельное представительство университетов, но не принцип, согласно которому выпускники могут иметь больше одного голоса; я полагала, что выпускники должны иметь возможность выбирать, на каком избирательном участке голосовать.) Это была бы моя первая речь на конференции, но в итоге выступающим стал финансист из Сити, потому что Сити как избирательный округ тоже планировалось аннулировать.
Я смогла быстро побороть свое разочарование, причем благодаря весьма неожиданному событию. После одного из дебатов я оказалась вовлеченной в один из тех умозрительных разговоров, в которых молодые люди обсуждают свое будущее. Мой друг по Оксфорду Джон Грант сказал, что полагает, что однажды я бы хотела стать членом парламента. «Ну да, – ответила я. – Но у меня мало надежд на это. В данный момент мои шансы быть отобранной в кандидаты равны нулю». Я могла бы добавить, что, не имея личного состояния, я не смогла бы позволить себе быть членом парламента на существующую в тот момент зарплату. Я даже не пыталась попасть в партийный список одобренных кандидатов.
