В результате наших обсуждений обстановка не нормализовалась. Вскоре после возвращения в Великобританию я узнала, что, явно идя вразрез как минимум с настроением парижской встречи в верхах, канцлер Коль, выступая перед бундестагом, представил программу из десяти пунктов, рисовавшую великое будущее Германии. В пятом пункте было предложение о развитии «конфедеративных структур между двумя государствами в Германии с целью создания федерации». В десятом пункте говорилось о том, что его правительство работало в направлении «единства, воссоединения, достижения германского государственного единства». Теперь уже главным вопросом было то, как отреагируют американцы. Ответа на него мне не пришлось ждать долго. На пресс-конференции Джим Бейкер разъяснил американскую линию в отношении объединения Германии, которая, по его словам, основывалась на четырех принципах. Самоопределение будет рассмотрено «без предубеждения относительно результата». Еще одним элементом было то, что Германия может не просто остаться в НАТО – что я искренне поддерживала, – но она должна влиться во «все более интегрированное Европейское сообщество» – с чем я согласиться не могла. Третьим доводом было то, что предпринимаемые шаги к объединению должны быть мирными, постепенными и включенными в поэтапный процесс. Я была абсолютна согласна с последним доводом – что должны быть поддержаны принципы Заключительного акта Хельсинкских соглашений, в частности касательно границ. Впрочем, еще предстояло узнать, на чем американцы собирались сделать основной упор: на идее будущего Германии в «интегрированной» Европе или же на мысли, что объединение должно происходить медленно и постепенно. Президент США должен был сам дать ответ на это в речи, обращенной к главам НАТО, на совещании в Брюсселе в начале декабря, где был заслушан его отчет о переговорах с господином Горбачевым на Мальте. Он сделал тщательно подготовленное заявление о «будущей архитектуре» Европы, призвав к «новым, более зрелым взаимоотношениям» с европейцами. Он также подтвердил те принципы, которые изложил Джим Бейкер в отношении объединения. В действительности же то, что президент США заострил такое внимание на «европейской интеграции», было сразу воспринято как сигнал того, что в вопросе европейского развития он направлял Америку к федералистской цели, а не к той цели, которую я изложила в Брюгге. У журналистов не было причины воспринимать замечания президента США иначе. Президент мне позвонил и пояснил свои замечания, сказав, что они всего лишь относились к «общему рынку», а не к более глубокой политической интеграции. Я выразила надежду, что так оно и есть – ну, или по крайней мере отныне это должно было быть так. Факт оставался фактом: я не могла рассчитывать на американцев в том, что касалось затормаживания германского объединения, и, пожалуй, еще больше я хотела избежать курса на продвижение европейского единства.
Если тогда и была надежда на то, чтобы остановить или замедлить процесс объединения, то она могла бы исходить только из какой-либо англо-французской инициативы. И все же, если бы даже президент Миттеран попытался осуществить то, перед чем он испытывал, как мне было известно, тайные опасения, наши возможности все же были бы довольно ограниченными. Во время заседания Европейского совета в Страсбурге в 1989 году мы с президентом Миттераном провели два личных совещания, чтобы обсудить германскую проблему. Он сильно критиковал программу канцлера Коля по воссоединению страны. Он сделал наблюдение, что на протяжении всей истории немцы были народом, находящимся в постоянном движении и потоке. При этих словах я вынула из сумочки географическую карту, на которую было нанесено многочисленное изменение конфигурации Германии в прошлом: это не внушало никакого оптимизма в отношении будущего. Мы тщательно обсудили, что именно мы можем сделать. Я сказала, что на парижском совещании, на котором он был председателем, мы предложили верный ответ относительно границ и объединения. Однако президент Миттеран заметил, что канцлер Коль уже довольно далеко отошел от этих предложений. Он сказал, что у Франции в моменты великой опасности в прошлом всегда устанавливались особые отношения с Великобританией, и ему казалось, что опять настал такой период. Мы должны сблизиться и поддерживать отношения. Мне показалось, что, несмотря на то, что мы не нашли способов, по крайней мере, у нас обоих была воля к тому, чтобы сдерживать сокрушительную германскую силу. Это было начало. Почти все дискуссии, которые у меня состоялись с президентом Миттераном в Елисейском дворце в субботу, 20 января 1990 года, касались Германии. Подхватив замечания собеседника на полях Страсбурга, я сказала, что для Великобритании и Франции важна совместная работа по разработке планов, чтобы преодолеть происходящее в Германии. Казалось, ГДР была на грани крушения, и нельзя было исключать того, что в течение этого года нас поставят перед принципиальным решением в пользу объединения как перед свершившимся фактом. Президента Франции явно раздражали немецкие взгляды и поведение немцев. Он принимал то, что у немцев было право на самоопределение, но они не имели права осложнять политическую действительность Европы. Не мог он принять и того, что германское объединение должно иметь приоритет перед всем остальным. Он посетовал на то, что немцы воспринимали любое выражение опасений как критику, направленную в их адрес. Если вы не были обеими руками за объединение, вас изображали врагом Германии. Трудность состояла в том, что в Европе действительно не было силы, которая могла бы остановить процесс объединения. Он был в растерянности – что мы тут можем поделать? Я ответила, что по крайней мере мы можем применить все возможные средства, чтобы замедлить этот процесс. Было плохо то, что другие правительства не были готовы говорить открыто – и, как я могла бы добавить, но не стала, французы не были исключением. Президент Миттеран продолжил беседу, сказав, что он разделяет мое беспокойство по поводу так называемой «миссии» немцев в Центральной Европе. Чехи, поляки и болгары не хотели находиться под исключительным влиянием Германии, но они нуждались в германской помощи и инвестициях. Я сказала, что мы не должны мириться с тем, что немцы удерживают некоторый контроль над этими странами, а, напротив, сделать все возможное, чтобы расширить там собственные связи. Мы договорились о том, что наши министры по иностранным делам и обороне встретятся для того, чтобы тщательно обсудить проблему объединения, а также найти возможность для более тесного франко-британского сотрудничества в области обороны. В феврале канцлер Коль – вновь не посовещавшись со своими союзниками – направился в Москву и добился от господина Горбачева согласия с тем, что «вопрос единства немецкой нации должны решать сами немцы». (Вскоре стали ясны все «за» и «против». В июле, на совещании в Крыму, канцлер ФРГ согласился предоставить сумму – должно быть, огромную с точки зрения Советов, но ведь они могли выбить и гораздо больше – на покрытие расходов на снабжение советских войск, которые будут выведены с территории ГДР. Со своей стороны господин Горбачев теперь наконец признал публично, что объединенная Германия должна войти в состав НАТО.) В субботу, 24 февраля, у меня состоялся 45-минутный телефонный разговор с президентом Бушем. Я нарушила свой давний обычай избегать подробных фактических дискуссий по телефону и попыталась объяснить собеседнику, что, по моему мнению, нам нужно думать о будущем западного союза с Европой, где будет существовать объединенная Германия. Я подчеркнула важность того, чтобы единая Германия оставалась в НАТО и чтобы там оставались войска Соединенных Штатов. Однако учитывая что все советские силы должны выйти с территории ГДР, это создавало трудности для господина Горбачева, и я считала, что лучше было бы допустить там какое-то количество военной силы на время переходного периода – с открытой конечной датой. Я также сказала, что мы должны укреплять общую схему совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, что поможет не только избежать изолированности Советского Союза, но и уравновесить германское доминирование в Европе. Нужно было не забывать, что Германию окружают страны, на большинство из которых в течение этого столетия она или совершала нападения, или оккупировала их территории. Заглядывая далеко вперед, только Советский Союз – или государство, которое придет ему на смену, – могло бы обеспечить такое равновесие. Президент Буш, как я узнала позже, не понял, что я обсуждала долгосрочное равновесие политических сил в Европе, а не предлагала альянс, альтернативный НАТО. После этого я никогда не использовала телефон для разъяснения позиции в подобных вопросах.
