Мы, наверное, могли бы пожениться и раньше, но моя страсть к политике, а его – к рэгби (из-за чего мы никогда не встречались по субботам) встали у нас на пути. Он с гаком возмещал это, оказывая мне неизмеримую помощь в избирательном округе, в мгновение ока решая любые проблемы и организационные сложности. На самом деле даже тот факт, что он сделал мне предложение и что мы обручились, нечаянно сослужил политическую службу, потому что, не поставив меня в известность, Берил Кук распространила эту новость прямо за день до выборов, чтобы в последний раз подстегнуть мою предвыборную кампанию.
Когда Дэнис попросил меня стать его женой, я долго и всерьез думала об этом. Я была так сосредоточена на политической карьере, что вообще не думала о замужестве. Наверное, я просто отодвинула эту идею на задний план своего сознания и полагала, что это случится как-то само собой когда-нибудь в будущем. Я знаю, что Дэнис тоже, поскольку его брак, заключенный во время войны, закончился разводом, лишь после долгих размышлений предложил мне руку. Но чем больше я размышляла, тем увереннее становилась. Более чем сорок лет спустя я знаю, что мое решение сказать «да» было одним из лучших в моей жизни.
В любом случае я уже давно подумывала покинуть «Б. Экс. Пластикс» и Колчестер. То, что меня отобрали для Дартфорда, убедило меня искать новую работу в Лондоне. Я сказала отборочной комиссии, что буду бороться в Дартфорде со всей моей энергией, и я имела это в виду. Да и в соответствии с моим характером я бы не могла сделать это иначе. Так что я начала искать работу в Лондоне, которая приносила бы примерно 500 фунтов годового дохода – не царская сумма даже по тем временам, но она бы позволила мне жить хоть и скромно, но с комфортом. Я сходила на несколько интервью, но обнаружила, что никто не торопится брать на работу человека, который надеется ее оставить ради политической карьеры. Я определенно не собиралась скрывать свои политические амбиции, так что просто продолжала искать. Наконец я была принята в «Джей Лайонс» в Хаммерсмите на должность химика-исследователя пищевой продукции и переехала в жилье, снятое в моем избирательном округе.
Дартфорд стал моим домом во всех смыслах. Семьи, с которыми я жила, заботились обо мне и не могли бы быть добрее, их природное добродушие несомненно дополнялось тем фактом, что они были ярые тори. Миллеры тоже взяли меня под свое крыло. После вечерних собраний я обычно шла к ним домой, чтобы отдохнуть за чашкой кофе. Это был радостный дом, в котором каждый, казалось, был намерен наслаждаться жизнью, после того как тяготы военного времени ушли в прошлое. Мы регулярно ходили на политические и неполитические собрания, и дамы прилагали особые усилия, чтобы надеть что-нибудь нарядное. Отец Джона Миллера, вдовец, жил вместе с семьей и был мне замечательным другом: на любой вечеринке он слал мне розовую гвоздику, чтобы воткнуть в петлицу.
Я также ездила в избирательные округа Норт-Кента, расположенные по соседству: четыре ассоциации – Дартфорд, Бексли Хит (где кандидатом был Тед Хит), Чизлхерст (Пэт Хорнсби-Смит) и Грэйвсенд (Джон Лоу) – тесно сотрудничали друг с другом, и сопрезидентом был Моррис Уилер. Время от времени он собирал нас в своем большом доме «Фрэнкс», в Хортон Керби.
Из четырех избирательных округов Дартфорд имел наименьшие шансы на победу, и потому, несомненно, с точки зрения соседей – но не с точки зрения самого Дартфорда – был наименее важным. Но в политике всегда имеет смысл связывать надежные избирательные округа с безнадежными. Если в последнем создать активную организацию, появляется хороший шанс отвлечь партийных оппонентов от той политической платформы, которую тебе нужно удержать. Это было одной из тех задач, в которой, как ожидал Центральный офис, мы могли помочь Теду Хиту – победить в Бексли, что было вполне возможно.
Так я познакомилась с Тедом. Он уже был кандидатом от Бексли, и Центральный офис попросил меня выступить в избирательном округе. Тед был авторитетной фигурой. Он воевал, закончил войну подполковником; его политический опыт уходил корнями в конец 1930-х, когда он поддерживал антимюнхенского кандидата в оксфордских дополнительных выборах; и он завоевал уважение Центрального офиса и четырех ассоциаций. Когда мы познакомились, меня поразил его четкий и логичный подход – казалось, у него всегда был список с четырьмя целями или пятью способами атаковать. Хоть и дружелюбный по отношению к работникам избирательного округа, он всегда оставался главным, «кандидатом» или «членом», и это, казалось, делало его, даже в самом его дружелюбии, несколько отчужденным и одиноким.
Пэт Хорнсби-Смит из соседнего Чизлхерста была полной противоположностью. Она был яркая, жизнерадостная, рыжеволосая – звезда среди женщин-политиков того времени. Ее вдохновленная речь в 1946 году заставила конференцию тори аплодировать ей стоя; она всегда готова была протянуть руку помощи младшим коллегам. Мы с ней стали большими друзьями и вели долгие разговоры о политике на ее неформальных званых ужинах.
Задолго до выборов 1950 года мы все были озабочены возрождением Консервативной партии. Это был результат не столько глубокого переосмысления внутри самой партии, сколько сильная реакция одновременно консерваторов и страны в целом на социалистическую политику, осуществляемую правительством Эттли.
Несколько недель предвыборной кампании 1950 года стали для меня самыми изнурительными за всю мою жизнь. В отличие от сегодняшних кампаний почти каждый вечер проходил митинг с большим количеством слушателей, так что я должна была подготовить речь в течение дня. Также я писала письма будущим избирателям. Кроме того, почти каждый день нужно было ходить от двери к двери с целью предвыборной агитации и, в качестве некоторого облегчения, кричать призывы в мегафон. Меня сильно поддерживала семья: отец приходил на митинги выступать с речью, а сестра помогать в других делах.
Перед выборами леди Уильямс (жена сэра Герберта Уильямса, ветерана тарифной реформы и члена парламента от Кройдона в течение многих лет) сказала кандидатам, что мы должны постараться идентифицировать себя с особой манерой одеваться во время предвыборной кампании. Я вняла этому совету со всей серьезностью и проводила дни, одетая в сшитый на заказ черный костюм и шляпу, которую я купила в магазине «Борн и Холлингсфорт» на Оксфорд-стрит специально для этого случая. И на всякий случай я украсила ее черно-белой лентой, а бант с внутренней стороны – голубым. Были ли эти меры предосторожности необходимы, это другой вопрос. Как много других двадцатичетырехлетних девушек могло оказаться на импровизированной трибуне торгового центра Эрита? В те дни нечасто женщины-кандидаты проводили предвыборную агитацию на заводах. Но я проводила – и внутри заводов, и за их пределами. Принимали меня живо, хотя иногда шумно. Социалисты в Дартфорде были сильно раздражены, пока не выяснилось, что их кандидат – действующий член парламента Норман Доддс – мог бы использовать те же возможности, если бы они дали себе труд спросить. Единственное, что мне не нравилось, – заходить в пабы, и я никогда не зашла бы туда одна. Некоторые психологичские барьеры сложно перешагнуть.
Мне повезло иметь оппонентом Нормана Доддса, истинного и чрезвычайно рыцарственного социалиста старой школы. Он знал, что он победит, и был истинным мужчиной, давшим шанс юной амбициозной женщине с абсолютно другими взглядами. Вскоре после моего выдвижения в кандидаты он пригласил меня на дебаты в зале местной классической школы, и, конечно, я охотно согласилась. Он и я прочли вступительные речи, потом были вопросы, и затем каждый из нас сказал заключительное слово. У каждой стороны были сторонники, и шум стоял ужасный. Позднее в кампании дебаты были повторены и прошли так же энергично и без явного перевеса сторонников. Что делало их интересными, так это то, что споры шли о проблемах и фактах, а не о личностях. Однажды центральная газета сообщила, что Норман Доддс признает мою красоту, но не мой шанс быть избранной или наличие у меня мозгов. Этот совершенный джентльмен-социалист немедленно написал мне, опровергая это заявление – во всяком случае, последнюю его часть.
