Предпосылки Суэцкого кризиса с июля по ноябрь 1956 года много обсуждались. Общим мнением, по меньшей мере среди консерваторов, было то, что Британия обладала огромной силой и ей не следовало позволять лидеру Египта Насеру командовать собой и что последнему надо было преподнести урок, особеннно pour encourager les autres
[15]. Многие детали, например, уровень секретных договоренностей между Британией и Францией, с одной стороны, и Израилем, с другой, в то время не были известны широкой публике. Поэтому нам казалось фактически непостижимым, что сначала Энтони Наттинг, а затем мой старый друг Эдвард Бойл покинули правительство в знак протеста против военного вмешательства. Сегодня их действия более понятны, хотя даже столько лет спустя я их не поддерживаю.
С политической точки зрения, провал Суэцкой операции был тяжелым ударом. Хотя потребовалось много лет, чтобы прояснилась вся картина целиком, немедленно стало ясно, что правительство некомпетентно и что его некомпетентность проявилась самым унизительным образом. Для консервативного правительства – особенно под руководством человека, чья репутация базировалась на его ведении международной политики, – итог был исключительно дискредитирующим. Среди сторонников Консервативной партии царило смятение на грани с отчаянием. Реакция Дэниса, бывшего офицера Королевской артиллерии, была обострена яростью от того, что войска были выведены, когда операция была почти завершена. Как он сказал мне: «Никогда не объявляется прекращение огня, если твои солдаты в дозоре». Я запомнила это: политики никогда не должны принимать военные решения без полного осознания того, что они значат для солдат на месте боевых действий.
Мы также резко осуждали поведение Соединенных Штатов, и тот факт, что антиамериканизм распространился в некоторых кругах правого крыла, когда я была премьер-министром, частично этим объясняется. Я тоже чувствовала, что нас предал наш традиционный союзник – хотя в то время, конечно, я не осознавала, что Эйзенхауэр почувствовал себя равно преданным англо-французским решением начать военные операции накануне президентских выборов, когда он проповедовал мир. Но в любом случае я также чувствовала, что «особое отношение» с нашим трансатлантическим кузеном обладает слишком крепким основанием, чтобы разрушиться даже из-за такого кризиса, как Суэцкий. Некоторые считали, что Суэц продемонстрировал враждебность американцев по отношению к британской имперской роли и что США сейчас такая сверхдержава, что не следует им доверять, и единственный ответ – это более тесная европейская интеграция. Но был альтернативный – и совершенно противоположный – вывод. А именно: британская внешняя политика больше не может осуществляться без гарантированной поддержки Соединенных Штатов. Действительно, оглядываясь назад, я вижу, что Суэц стал непреднамеренным катализатором мирной и необходимой передачи власти от Британии к Америке как к последнему приверженцу западных интересов и либеральной международной экономической системы.
После фиаско в Суэце было ясно, что Энтони Иден не может оставаться премьер-министром. Он заболел во время кризиса и подал в отставку в январе 1957 года. Ходило много слухов в кругах, где я вращалась, о том, кто его заменит, – в те дни, конечно, лидеры консерваторов скорее «становились известны», нежели были избраны. Мои друзья-консерваторы в адвокатской конторе были убеждены, что королева никогда не выберет Рэба Батлера – он был слишком левым. В отличие от него являвшийся во время событий, связанных с Суэцем, канцлером казначейства Гарольд Макмиллан считался кандидатом правого крыла. Все это показывает, как мало мы знали о прошлых и настоящих убеждениях обоих мужчин – особенно блестящего и непостижимого человека, которому вскоре предстояло стать премьер-министром.
Гарольд Макмиллан обладал сильными и слабыми сторонами законченного политика. Он создал апатичный и почти старомодный стиль, который не мог – да и не ставил целью – полностью спрятать стоящую за ним проницательность. Он был человеком в маске. Было невозможно сказать, например, что за циничным эдвардианским фасадом прячется одна из самых глубоко религиозных душ в политическом мире.
Огромным и долгоиграющим достижением Гарольда Макмиллана стало восстановление отношений с Соединенными Штатами. Это было важнейшим для Британии условием, позволяющим восстановить свою репутацию и положение. К сожалению, Макмиллан не мог поправить урон, нанесенный Суэцем морали британского политического класса – подлинный «суэцкий синдром». Его проявления варьировались: от веры в то, что Британия может все, до почти невротического убеждения в том, что Британия не может ничего. Это всегда было гротескное преувеличение. В то время мы были дипломатической силой второго эшелона после Америки и Советского Союза, ядерной державой, ведущим членом НАТО, постоянным членом Совета безопасности ООН и центром великого Содружества.
Вклад Макмиллана во внутренние дела был неоднозначным. Под его руководством в 1957 году сектор частной аренды был освобожден от общественного контроля, что существенно уменьшило возможность регулирования арендной платы, существовавшую в той или иной форме с 1915 года, – необходимый, хотя очень непопулярный шаг. В целом, однако, лидерство Макмиллана двигало Консервативную партию в направлении государственного вмешательства – тенденция, ставшая гораздо более явной после 1959 года.
Даже в то время некоторые события меня смущали. Когда Питер Торникрофт, Инок Пауэлл и Найджел Берч – полная команда Казначейства – в январе 1958 года ушли в отставку в знак протеста против увеличения бюджета на государственные расходы до 50 миллионов фунтов, Макмиллан остроумно назвал это «маленькими частными трудностями». Я не чувствовала себя вправе судить, что верно, что неверно в данном случае. Но желание сберечь государственные средства не показалось мне постыдной причиной для отставки. Первые шаги в сторону от финансовой чистоплотности почти всегда ведут к окончательному расставанию с ней. И это расставание приводит к своим собственным неблагоприятным результатам. Именно так и произошло в последующие годы.
Лишь в конце лета 1958 года консерваторы сравнялись с лейбористами по результатам опросов общественного мнения. К парламентским выборам 1959 года две главные партии бесстыдно соревновались, играя на стремлении нации к материальному благополучию. Предвыборный манифест консерваторов прямо заявлял: «Жизнь с консерваторами лучше, не дай лейбористам ее разрушить». Далее шли обещания о повышении стандарта жизни вдвое уже для следующего поколения. Что касается лейбористов, уже через несколько дней после начала кампании их партийный лидер Хью Гейтскелл обещал, что подоходный налог не увеличится, несмотря на все дополнительные расходы, запланированные лейбористами, – даже при таком подъеме политического оптимизма катастрофически невыполнимое обещание.
Задолго до этого я сама снова влезла в драку. В феврале 1956 года я написала Дональду Кэберри, вице-председателю Консервативной партии, отвечающему за кандидатов:
«В течение некоторого времени я чувствую искушение вернуться к активной политической работе. Я намеревалась, отдавшись адвокатской практике, полностью сконцентрироваться на юриспруденции, но некоторый опыт работы в сфере законов о налогах и компаниях не только не отвлек меня от политики, но, наоборот, еще более приковал мое внимание к учреждению, отвечающему за законодательство, по поводу которого у меня сформировались четкие взгляды».
