Но Инок был не прав. Выражаясь словами Редьярда Киплинга, Кит Джозеф и я «не окончили урок»:
Как взрослым людям следует, справедливости ради заметим:
Урок не окончен, и в том, что принес он, мы много пользы встретим
[26].
В этом смысле нашим более поздним успехам мы обязаны нашему знанию ситуации изнутри и нашему пониманию ранних ошибок. Правительство Хита показало, в частности, что социалистический курс, осуществляемый политиками-тори, был даже более катастрофическим, чем социалистический курс, осуществляемый лейбористами. Коллективизм без единой капли эгалитарного идеализма, его искупающего, глубоко непривлекательное убеждение.
Как это случилось? Вопреки восторженному приему манифеста, созданного в «Сэлсдон Парке», мы продумали нашу политику гораздо менее тщательно, чем казалось. В особенности это было правдой относительно нашей экономической политики. У нас не было ясной теории инфляции или роли соглашения о ставках заработной платы в рамках этой теории. А без нее мы дрейфовали, наивно полагая, что инфляция была прямым результатом увеличения заработной платы и власти профсоюзов. Так что мы неумолимо двигались по пути регулирования доходов и цен. К тому же Тед был нетерпелив. Я тоже обладаю этим свойством. Я часто нетерпелива с людьми. Но я знала, что в широком смысле необходимо терпение, чтобы политика долговременных изменений начала приносить плоды. Это особенно верно, если, как при правительстве Теда в 1970 году и моем в 1979 году, ты привержен к политике экономического невмешательства, которая полагается скорее на установку концептуальной основы, нежели на разработку плана. Резкое изменение направления, предпринятое из-за того, что результатов, как кажется, долго нет, может иметь разрушительный эффект, подмывая доверие к стратегии. И вот так правительство, пришедшее к власти гордым своими принципами и их логичностью, оставило после себя, среди прочего постыдного наследства, массу колких издевок по поводу «поворота на сто восемьдесят градусов». Слова самого Теда из его предисловия к предвыборному манифесту 1970 года вернулись бумерангом:
«Когда решение принято, когда политика определена, премьер-министр и его коллеги должны иметь мужество ее придерживаться. Ничто в мире не принесло Британии большего вреда, чем бесконечное колебание, которое мы наблюдаем в последние годы»
На другом уровне, однако, – уровне каждодневного человеческого опыта в правительстве – объяснение того, что случилось, будет найдено в силах, нас атаковавших, и наших реакциях на них. Мы думали, что были достаточно хорошо подготовлены к столкновению с ними. Но мы не были готовы. Шаг за шагом мы сбивались с курса, пока наконец, в припадке отчаяния, не порвали карту, не выбросили за борт компас и не пустились в путь под новым флагом, но с тем же кормчим, все еще чрезвычайно уверенные в его навигаторском таланте, по направлению к незнакомым скалистым берегам.
Шквал начался рано. Уже через несколько недель после прихода к власти правительство было вынуждено объявить чрезвычайное положение
[27], поскольку началась забастовка в государственных доках. В то же время была организована следственная комиссия, чтобы найти дорогостоящее решение. Хотя забастовка угасла на следующий день, это был сомнительный триумф.
В следующем месяце случился международный кризис. В воскресенье 6 сентября террористы из Народного фронта освобождения Палестины (НФОП) угнали четыре самолета (ни один из них не принадлежал Британии) и потребовали, чтобы они летели в Иорданию. Три похищения были успешными, но в четвертом – израильский самолет летел в Лондон – охранники взяли верх над террористами. Выжившая террористка Лейла Халед была арестована в аэропорту Хитроу.
НФОП потребовал ее освобождения, и как раз перед встречей кабинета министров в среду 9 сентября террористы похитили английский самолет, чтобы оказать еще большее давление. Самолет был на пути в Бейрут, когда мы совещались. Кабинету объяснили, что мы уже дали негласное согласие на американское предложение отпустить Лейлу Халед в обмен на освобождение заложников. В течение нескольких недель, пока шли переговоры, кабинет обсуждал этот вопрос много раз. Тем временем Иордания оказалась в состоянии гражданской войны, когда Кинг Хуссейн атаковал палестинцев, чтобы захватить контроль над страной, и сирийцы вторглись в страну и оккупировали большую территорию на севере. Тед противостоял любому английскому вмешательству со стороны Кинга и был уверен, что мы были правы, что ведем переговоры с НФОП. Хоть мы и не хотели освобождать Халед, в конце концов обмен состоялся. Должным образом все заложники были отпущены, хотя похищенный самолет был взорван террористами, а Кинг Хуссейн пережил события Черного сентября с трудом, но с триумфом.
Но к тому моменту правительство уже пострадало от удара, от которого, должно быть, мы никогда полностью не оправились. В середине июля Иэн Маклеод лег в больницу для проведения несложной операции в брюшной полости. Она прошла удачно, и он вернулся в дом 11 на Даунинг-стрит, чтобы отдохнуть в течение нескольких дней. Где-то в полночь в понедельник 20 июля у меня позвонил телефон. Это был Фрэнсис Пим, «главный кнут». Той ночью у Иэна случился сердечный приступ, и он умер. Ему было всего пятьдесят шесть лет.
Я была сражена лично, ибо Иэн всегда был щедрым и добрым человеком, под началом которого я работала. Но также я немедленно осознала, что мы потеряли наш самый проницательный ум и лучшего выразителя идей. Каким бы Иэн оказался канцлером, я не знаю. Но если согласиться, что худшие ошибки в экономической политике шли от верховенствующего казначейства Теда, резонно предположить, что положение могло обернуться лучше, если бы Иэн был жив. Его пост занял Тони Барбер, человек значительного ума, которому, в общем и целом, приходилось в казначействе нелегко. Экономические проблемы следующих нескольких лет основывались на этой перемене.
Заседание кабинета после смерти Иэна Маклеода было мрачным. Вокруг стола уже сидели почти все, кто был моими коллегами на протяжении следующих четырех с половиной лет. Их личные качества ожидала серьезная проверка. Тони Барбер был моим старым, хоть и не особенно близким другом со времен адвокатской практики, талантливый адвокат по налогам, но не способный противостоять Теду. Реджи Модлинг, министр внутренних дел вплоть до своей отставки из-за дела Пулсона в 1972 году
[28], все еще интересовался экономической политикой и имел на нее твердые взгляды. По контрасту, он был вовсе не в востороге от своего нового поста. Он вряд ли бы возражал против любого поворота назад по направлению к большему государственному вмешательству в экономику, которое он на самом деле всегда предпочитал.
