Важно было еще поработать с моим голосом. В Палате общин нужно кричать, чтобы тебя услышали. Это гораздо сложнее, когда у тебя высокий голос, потому что увеличение громкости автоматически повышает регистр. Это представляет очевидную проблему для большинства женщин. Как-то нужно научиться говорить громко, не переходя на визг. Даже за пределами парламента, когда я выступала перед аудиторией, мой голос был высоким сам по себе, что легко может вызвать раздражение, так что я должна была намеренно постараться понизить тон. Результатом, к сожалению, становилось то, что у меня болело горло – еще более серьезная проблема при постоянных выступлениях. Гордон нашел для меня специалиста, который считал главным правильно организовать дыхание и затем говорить не из глубины горла, но из передней части рта. Она была гением. Ее понимающее сочувствие к моим трудностям могло сравниться лишь с ее любовью к своей больной кошке. К сожалению, иногда кошка заболевала как раз перед моим уроком, так что он отменялся. К счастью, я тоже люблю кошек. Так что мы прошли курс до конца.
Однажды Гордон взял меня на встречу с сэром Лоуренсом Оливье, чтобы узнать, не даст ли он какой совет. Оливье мне польстил, сказав, что у меня хороший взгляд, обращенный к аудитории, это было важно, и что мой голос был совершенно в порядке, что – вопреки кошке – возможно, уже было правдой.
Вся эта работа заняла несколько месяцев. Но, в общем, эта система никогда меня не подводила. Однако настоящий политический экзамен на лидера оппозиции был еще впереди.
Впервые по-настоящему я почувствовала себя лидером оппозиции в глазах общественности, когда посетила Шотландию в пятницу 21 февраля. С момента, когда я сошла с самолета в Эдинбургском аэрпорту, где забавный волынщик играл «Честную бедность», меня сопровождало восторженное шотландское радушие.
Я всегда могла рассчитывать на дружеский прием со стороны рядовых шотландских тори, чья проблемная ситуация, казалось, лишь подстегнула их пыл. В общем и целом, однако, этот медовый месяц длился недолго, и политическая обыденность вернулась с возмездием. Опросы общественного мнения, в феврале показавшие, что консерваторы на 4 % обходят лейбористов, уже месяц спустя продемонстрировали, что лейбористы опережают нас на 2 % – возможно, несущественное с точки зрения статистики, но хорошее напоминание, что рано было предаваться эйфории. Также вскоре стало ясно, что влиятельные фигуры партии были намерены создать для меня проблемы. В начале апреля Гарольд Макмиллан и Тед Хит выступили с речью на конференции молодых консерваторов, предостерегая против смещения Консервативной партии вправо. Кампания по проведению европейского референдума сфокусировалась на европейских вопросах, и это, в свою очередь, дало импульс защитникам коалиционного правительства. Все это создавало для меня дополнительные трудности.
Моим первым крупным парламентским выступлением, в котором я скрестила шпагу с Гарольдом Уилсоном, стали дебаты об экономике в четверг 22 мая, подвергшиеся суровой и справедливой критике, ибо я не предоставила убедительной альтернативы со стороны Консервативной партии. Трудность состояла в том, что в этот момент мы не могли предложить серьезной альтернативы. Связанные необходимостью защищать непростительные результаты деятельности правительства Хита, мы не могли еще прорваться к настоящей альтернативе свободного рынка.
Даже при этом в тот день и в нескольких других случаях я не могла похвастаться хорошей речью. Представляя оппозицию в детально спланированных дебатах, нельзя произнести масштабную речь, основываясь на нескольких тезисах – как раз то, в чем я была сильна. Однако корень всех наших проблем лежал все-таки в неразрешимых противоречиях нашей политики.
В марте 1975 года мы с Китом и Ангусом обсуждали документ о выработке политического курса. Они предлагали подключить одновременно комитеты рядовых членов парламента и сочувствующих сторонних экспертов; это предложение было принято. Число групп, разрабатывающих политику, продолжало расти. Все они были в основном под председательством соответствующих членов теневого кабинета. Группа экономической реконструкции под началом Джеффри Хау была главным форумом, где обсуждалась экономическая политика. Время от времени проводились политические дискуссии теневого кабинета длиной в целый день, где председательствовала я сама. Теневой кабинет в полном составе скорее одобрил, нежели разработал политику, изложенную в документах, которые представили главные представители теневого кабинета и их группы по разработке политики.
Центр политических исследований и ряд сторонних советников, особенно по экономическим вопросам, снабжали идеями и рекомендациями Кита и меня (Кит к тому же проводил встречи за обедом с другими коллегами по теневому кабинету, обсуждая вопросы политики). И в довершение всего я иногда продвигала новую политику в речах и интервью – не всегда к аплодисментам моих коллег.
В качестве системы для принятия решений структура казалась какой-то неустойчивой. Но тогда никакая ведомственная аккуратность не могла решить фундаментальных вопросов, стоящих перед нами. Тот факт, что к маю 1979 года, когда мы вошли в правительство, столь многие из крупных вопросов были удовлетворительно разрешены и у теневых министров было столь же ясное представление об их приоритетах, как у и любого другого только что избранного послевоенного британского правительства, показывает, что в самом важном смысле эта система по разработке политики «работала».
Первостепенным политическим вопросом было, что делать с инфляцией, которая взлетела до 26,9 % в августе 1975 года, перед тем как начала падать и достигла уровня ниже 10 % в январе 1978 года. Дискуссия о том, что инфляцию провоцирует и излечивает, обязательно приводила к обсуждению правительства Хита. Если инфляция была результатом увеличения денежной массы, а этот процесс занимает примерно восемнадцать месяцев для того, чтобы проявиться в виде повышения цен, тогда основная ответственность за высокий уровень инфляции в первые восемнадцать месяцев или около того работы лейбористского правительства ложилась на плечи консерваторов. Если, однако, причиной высокой инфляции являлась политика чрезвычайно высокой оплаты труда, осуществляемая после краха политики доходов предыдущего консервативного правительства и отступления лейбористов перед силой профсоюзов, тогда политическая жизнь в оппозиции была бы легче. Мы не смогли бы предложить надежного решения, но по крайней мере мы могли бы винить во всем правительство. Такой подход, вероятно, был бы с одобрением встречен теми из моих коллег, кто гордился своим скептическим отношением к любого рода экономическим теориям. На самом деле аргументы Алана Уолтерса о том, что денежная невоздержанность правительства Хита была виновной в инфляции, казались мне убедительными. В форме разрушительного официального обвинения и прогнозов они были представлены Китом для обсуждения с коллегами в теневом кабинете в марте 1975 года. Но если бы я публично это признала, это спровоцировало бы еще большие проблемы со стороны Теда и его единомышленников.
Наша неспособность высказаться откровенно о доминирующей важности валютной политики открывала, однако, возможность атаковать политику доходов. Ибо если увеличение заработной платы было причиной инфляции, тогда как, оказавшись в правительстве, мы могли бы удержать ее рост?
